Тест на любовь
Шрифт:
Треск автомата.
Андрей отошел в сторону. Разборки, вечные разборки…
Везде свои.
Люди в форме, подлетевшие следом, быстро затолкали дерущихся в машину.
На рынке воцарился мир, но он уже не кажется надежным и безмятежным, как полчаса назад. Андрей вдруг подумал — а ведь его нынешняя поездка тоже не обещает быть мирной и безмятежной.
Он не ошибся.
Андрей направился дальше вдоль рядов, потом внезапно, неожиданно даже для себя, остановился возле торговки с огромным синяком под глазом. Перед ней лежала разная мелочь. Он увидел складной бронзовый нож, не больше перочинного. По рукоятке
— Сколько? — спросил он, пристально глядя на женщину.
— Тридцать, — коротко бросила она, ответив таким же пристальным взглядом.
Ее глаз, утонувший в синюшности, сверлил его. Андрею стало не по себе. Но не от цены. Сейчас он отдал бы и триста, потому что необъяснимый мистический страх охватывал его от одной мысли, что он может остаться без этого ножа.
— Ты должен его купить. В нем твоя жизнь, — свистящим шепотом проговорила она, точно прочитав его мысли. Внезапно ее пальцы вцепились ему в локоть, надавили на нерв. Андрей дернулся от боли, пронзившей его, кажется, до пяток. — Тебе будет еще больнее, если не купишь его. Купи, за пятьдесят. Не торгуйся! — приказала она, а он, сам не понимая как, вынул из бумажника деньги и протянул. — Ха-ха-ха! — раздался громкий скрипучий смех старухи.
Глаз в синем окаймлении сверкал, но не жадностью и радостью, а каким-то адским огнем. Андрей опустил нож в карман джинсов.
— Теперь они обломают об тебя зубы!
Андрей и не подозревал, насколько пророческими были ее слова.
Он пришел в гостиницу, изрядно поплутав по рынку. Ему помогло обостренное обоняние, которым его наградила природа, он уловил запах моря и пошел туда, откуда тянуло сырой рыбой, креветками, водорослями.
Андрей Широков после разговора с Петрушей сразу же полетел во Вьетнам. Потому что знал точно, что Ольга во Вьетнаме. Ее надо было оттуда немедленно вытащить. Вывести из игры. Ради нее самой и ради Славы Воронцова.
Стоял декабрь. Москва утопала в снегу, а в Сайгоне настоящее лето. Петруша, прощаясь и пожимая руку Широкову, говорил:
— Ну так вот, понял, да? Поезжай, поищи. Хорошо рассмотрел фотографии? Вьетнамцы, конечно, для нас все на одно лицо. Но у этого гляди какая лысина. А? Что скажешь?
Знала бы Ольга, как много могут рассказать ее снимки внимательному взгляду! Выбравшись из рыночного лабиринта, Андрей уверенно зашагал в сторону гостиницы. Невесть откуда к нему кинулась стайка вьетнамских мальчишек-попрошаек. Он покачал головой, и, вероятно, его взгляд не оставил им никакой надежды, потому как они сразу отступили от него и принялись высматривать кого-нибудь еще.
Улица была запружена велосипедами, кое-где дымили ламбреты, странные устройства, нечто среднее между мотоциклом и автомобилем, кажется, они работали на керосине, потому как вонь от них стояла невыносимая.
Каблуки гулко стучали по мостовой, глаза скользили по витринам магазинов, антикварных лавочек, художественных салонов, ювелирных магазинчиков. Он отметил про себя, что не вредно бы пройтись по ним. Особенно по антикварным. Хотя восточное оружие его не интересовало, но мало ли что — здесь может осесть американское. Одна его приятельница, востоковед, в свое время — дама сердца
Он уже стоял на углу улицы, ведущей к гостинице, как вдруг свет в глазах померк, он закашлялся от удушья. Из глаз хлынули слезы. Потом чьи-то руки подхватили его и повели, крепко придерживая за плечи. Справа и слева… Он выругался и больше ничего не помнил.
Когда Андрей открыл глаза, голова трещала и горела. Кто-то зажег фонарик в углу, он услышал голоса двух вьетнамцев. Андрей снова закрыл глаза, пытаясь сообразить, чем ему прыснули в лицо и куда затащили.
«О Боже», — простонал он про себя. Его перехватили? Он закрыл глаза плотнее, делая вид, что все еще не пришел в себя. Потом и впрямь впал в забытье.
Когда Широков снова приподнял веки, в комнате горела лампа. В углу сидел толстый мужчина и курил кальян. Вода булькала, пузырилась, он глубоко и умело затягивался. На лице его, жирном и круглом, играла сладострастная улыбка.
Затянувшись несколько раз, он откинулся и закрыл глаза. С губ потекли слюни. Андрей из-под ресниц следил за ним, его охватило отвращение.
Мужчина заворочался, будто собирался встать. Андрей лихорадочно пытался сообразить, где он и что ему делать.
По углам сидели вьетнамцы.
Широков больше не мог ждать и решил — лучше начать первым и задать тон разговора.
— Привет. — Широков открыл глаза.
К нему тут же подскочил мужчина, маленький, подвижный, как змейка.
— Господин проснулся, — пропищал он по-русски. Ага, уже легче, отметил про себя Андрей. Беседа пойдет на родном языке.
— Здравствуй, господин. Ты наш дорогой гость. Очень дорогой. — Он засмеялся. — Мы тебе что-то покажем. А потом спросим.
Раздался вопль, от которого у Широкова по спине побежали мурашки. Нечеловеческий, истошный, вопль боли и ужаса. Дверь в комнату, откуда он несся, открыта. Андрею была видна постель.
Вьетнамец улыбнулся:
— Слышишь? Какой хороший голос. Очень нежный, правда? Ты так умеешь?
Он стал медленно подходить к Широкову. Скулы Андрея свело. Его подташнивало. Никто не знает, где он сейчас. Никто? Но почему эти типы схватили его? Зачем?
— Так чего ты от меня хочешь? Денег? Но у меня их нет. Я отдам, сколько есть. Бери. — Он пошевелился, но вьетнамец покачал головой:
— Поговорить хочу.
— О чем?
— О Мине. Он сбежал.
— Но кто это — Минь? — Широков искренне удивился. — Я не знаком с ним.
— Обман. Тебя видели с женщиной Миня.
— Слушай, у меня никогда не было вьетнамок.
— Она не вьетнамка. Она чешка.
— Где видели?
— Не твое дело.
Андрей молча уставился на вьетнамца. Сердце стало биться сильнее. Ага, значит, он у конкурентов Миня. А тот, кого они терзают в соседней комнате… Если, конечно, это не спектакль для слабонервных, подумал он. Сцена-страшилка.
Нечеловеческий вой пронзил мозг.
Если это и страшилка, то хорошо играют, подумал Андрей. Стало быть, очень хотят узнать, где Минь. О Боже, Ольга сейчас в городе, в нескольких кварталах отсюда. И если это не спектакль, если они взяли кого-то из компании Миня, то… О нет, только не это. Жесткая изощренность Востока не сравнима ни с чем. Разве что с жестокостью разъяренной женщины, готовой на все.