Тетрадь в десять листов
Шрифт:
Бывало, приезжая в деревню, я первым долгом спрашивал:
— Дедушка, сколько тебе лет?
И ответ дедушки, сколько я помню, всегда был одинаковый:
— Девяносто пять, сынок.
— Девяносто пять тебе было в прошлом году.
Дедушка улыбался и говорил:
— В прошлом году, наверное, было девяносто четыре.
Помню, как-то решил я смастерить себе лук и без спросу стал шарить в бабушкином сундучке — понадобился воск. Случайно попалась мне в руки небольшая тетрадь в черном переплете,
Дня 17, месяца августа, года 1878, я, Лука Георгиевич Горгодзе, обвенчался с Ниной, дочерью Кочиашвили.
Через несколько страниц я нашел другую запись:
В поле прискакал князь Микеладзе с всадниками. Отняли шесть корзин кукурузы. Свидетели — Климент Горгодзе, Чичико Бурджанадзе и пасынок Симона Карчхадзе.
Через две страницы — новая запись:
Купил чувяки Копии.
Коция — мой дядя.
Десятки лет отделяли эти записи друг от друга.
Января 20, года 1903, родился сын Димитрий.
Это — про моего отца.
Скоро интерес к записной книжке пропал. Забыл я и про воск и побежал к бабушке. Немного поболтав с ней о том о сем, я как бы между прочим спросил, сколько лет было дедушке, когда он женился на ней. Бабушка ответила, не задумываясь:
— Деду твоему было тридцать, а мне пятнадцать. Я была еще девчонкой: отец долго упирался…
Не дослушав бабушку Нино, я выскочил во двор. Сперва хотел высчитать в уме, но цифры путались. Тогда я взял карандаш, бумагу и стал считать. Получалось, что если дедушке Луке в год женитьбы было тридцать лет, то он должен был родиться в 1848 году, и, следовательно, сейчас ему больше ста лет.
«Вот, оказывается, какой у меня старый дедушка! — подумал я. — Не многие могут похвастаться таким дедом».
Я побежал искать дедушку. Обычно он работал в колхозном питомнике или на огороде.
— Ау-у, дедушка! — окликнул я его, а подойдя поближе, выпалил: — Дедушка, тебе, оказывается, давно уже сто лет. А ты говорил — девяносто пять!
Дедушка щепкой соскреб с тяпки прилипшую землю, потом медленно обернулся ко мне и спросил:
— Ты про что говоришь?
Я тут же рассказал о старой записной книжке и моих подсчетах.
— Неужели? — удивился дедушка. — Выходит, за сто перевалило? — Он задумался и долго молчал. Потом вдруг встрепенулся, сильным коротким взмахом тяпки вывернул и разрыхлил ком земли.
— Ошибся ты, наверное, неправильно посчитал, — пробормотал он и, помолчав немного, добавил: — В школе-то вы уже считали до ста?
— Считали, дедушка.
— Нда-а… Ошибся ты, конечно, — произнес он уверенно.
На второй день я случайно заглянул в комнату дедушки. Он стоял у открытого сундука и задумчиво
Многое вспомнил я про дедушку, пока наконец сон не одолел меня. Проснулся я оттого, что во дворе заржал конь. Я приподнялся на кровати и стал глядеть во двор. Под вишневым деревом стоял взмыленный конь. Он то нетерпеливо взмахивал головой, то, насторожившись, застывал, гордо выгнув шею, и всматривался в даль, а порой, словно позабыв обо всем, начинал щипать траву.
«Кто бы мог приехать?» — подумал я.
Вдруг скрипнула дверь, и из комнаты дедушки на балкон вышла бабушка с белоснежным полотенцем в руках.
— Пожалуйте, батоно, сюда пожалуйте, — пригласила она кого-то.
Я прикинулся спящим и молча стал наблюдать. Вслед за бабушкой, распространяя запах лекарства, вышел доктор. Засучив рукава, он перегнулся через перила и стал мыть руки. Бабушка поливала ему из кувшина.
Она пригласила гостя к столу. Очистила и нарезала груши, наполнила рюмки водкой.
— Угощайтесь, батоно, — обратилась она к доктору.
— Не беспокойтесь…
— Господи, защити меня, избавь от горя, — прошептала бабушка Нино и пригубила рюмку. — Угощайтесь, батоно, — повторила она.
Я видел, что бабушка с трудом сдерживает слезы. Она машинально выполняла обязанности хозяйки, мысли же ее были там, с больным дедушкой. Наконец у нее вырвалось:
— Погибла я, погибла, батоно! Что будет со мной, несчастной!
— Не надо отчаиваться, выздоравливают и не такие больные, — старался утешить ее доктор.
— Не поправиться уже ему, — зарыдала бабушка. — Прошлым летом мой Димитрий привел гостей, товарищей своих… Этот, что спит, младший сын Димитрия.
— Да-да… — пробормотал доктор.
— Вчера вечером приехал из Тбилиси, устал, бедняжка, с дороги… Отар, дорогой, проснись. Да, так о чем я? Привел Димитрий гостей. Лука веселился, словно двадцатилетий юноша, пел, шутил… Когда гости встали из-за стола, Лука спустился во двор посмотреть, все ли в порядке. А когда возвратился в комнату, увидел, что на его постели лежит в костюме и ботинках гость и храпит вовсю. Не стал старик будить гостя, сдвинул стулья и лег на них. С той проклятой ночи все и началось. Как на грех, мы все спали, иначе не позволили бы ему этого. Даже гостя согнали бы с постели, — уже, наверное, в сотый раз рассказывала бабушка.
Долго успокаивал доктор бабушку Нино, и, хотя я знал, что успокаивать — обязанность каждого доктора, я и сам верил, что дедушка выздоровеет.
Доктор попрощался с бабушкой, отвязал коня и вывел его со двора. Бабушка проводила доктора до калитки.
Я быстро оделся и на цыпочках вошел к дедушке. Сердце мое учащенно билось: неужели и сегодня дедушка не заговорит со мной, неужели и вправду он так плох?
Дедушка лежал неподвижно и смотрел в раскрытое настежь окно, на зеленые ветви липы. В молодости дедушка выбрал прямой саженец, посадил его и сказал: