Тетрадь в красной обложке
Шрифт:
Потом он спросил:
— Сольные номера есть?
Все сначала молчали, глядели друг на друга. А Наташа неожиданно сказала:
— Я — сольный номер.
— Послушаем, с удовольствием послушаем, — обрадовался руководитель и постучал палкой.
Наташа запела. Так плохо она пела! Это все понимали, и даже руководитель понял. Было видно, как он старается сделать серьёзное лицо. А все просто улыбались и хихикали. Лучше бы она оборвала песню и сказала бы, что горло болит. Но Наташа не понимала, старалась
— Это пока рано, — сказал руководитель. — Тебе, девочка, надо порепетировать.
— Тогда я стихотворение расскажу.
Руководитель ещё не успел ответить, а она уже стала рассказывать стихотворение. Стояла у края сцены и громко выговаривала слова. Стихотворение это было из хрестоматии, его все знали. У нас в классе Авдеев хорошо читает стихи, но он как раз молчал.
Руководитель и про стихотворение сказал, что пока рано и что нужно порепетировать.
И тогда Наташа на всех обиделась и на меня почему-то больше всех.
— Ты чего улыбалась, когда я пела? Завидно было, да? — сказала она мне.
А я и не помнила даже, когда я улыбалась. Я, наоборот, за неё переживала. Не все ведь знают, что она будет киноартисткой. Если бы знали, тогда бы, наверно, не хихикали, когда она выступала.
— Подумаешь, артист! Выгнали из театра за бездарность, вот и пришёл в школу. У нас в гостях недавно режиссёр был, я сама слышала, как он маме говорил, что у меня талант.
И я подумала, вдруг у неё правда талант, а все не поняли и смеялись.
Потом мы вышли из школы, и Наташа спросила:
— Тебя снова ждёт эта нищенка?
— Какая нищенка? — удивилась я.
— Которая вчера тебя увела. Куда она тебя водила?
— Это не нищенка. Это разведчица. Она воевала вместе с Котовским. Смотрела фильм «Котовский»?
— С Котовским воевала, а сумку купить не может.
Мы шли до дома и не разговаривали. И разошлись по своим парадным молча.
Я, наверное, опять что-нибудь ей сделала плохое или сказала.
Я сейчас думала, когда писала это, что же я плохое сделала Наташе, что она на меня обиделась. Не знаю.
А я очень переживаю, когда на меня обижаются. И сейчас тоже.
Мы шли из школы втроём: Наташа Фомина, Ягунов и я. И я порезала руку. И как это получилось, не знаю.
Мы дошли вместе до угла, уже хотели расходиться, и вдруг я увидела большое красное стекло. Стекло лежало на асфальте у самой стены. Края у него отбитые, неровные, а посередине — трещина.
Я подняла стекло и стала смотреть сквозь него на дома, на небо и на Наташу с Ягуновым. Всё такое стало интересное.
А Наташа повторяла:
— Дай и мне посмотреть.
Я как раз хотела дать, только взглянуть ещё раз на тучи, и вдруг стекло посередине разломилось, одна половина у меня выскочила и больно порезала руку. То есть было больно только сначала, а потом сразу стало не очень больно. Я посмотрела на ладонь и увидела, как порезанное место краснеет, а потом из него по ладони потекла кровь.
Наташа боится крови, и она сразу заплакала.
А я стояла, вытянув руку, смотрела на неё и не знала, что делать. Мама была на работе, а я бинтовать не умею, потому что тоже боюсь.
Вдруг Ягунов выхватил у меня портфель и спросил:
— Платок есть?
Как я сама не догадалась! Одной рукой я достала платок из передника, он у меня всегда чистый, и зажала место, откуда идёт кровь.
— А у меня мамы дома нет, — сказала я Наташе.
Ягунов помолчал, а потом предложил:
— Пойдём ко мне.
— А я домой, — сказала Наташа. — Я бы тебя тоже с собой повела, если б у меня дома кто был.
Мы с Ягуновым пошли к нему домой.
— Ты подними руку, чтоб кровь меньше текла.
Я подняла.
Встречные люди смотрели на нас с удивлением. Ягунов нёс два портфеля, а рядом шла я с поднятой рукой и держала платок.
— Дай портфель, — попросила я.
— Не надо, я сам понесу.
Мы дошли до его дома. Он живёт на первом этаже в коммунальной квартире. Он вошёл первым и зажёг свет. В коридоре пахло жареной картошкой. Мы прошли мимо старых шкафов, разных вещей и вошли в его комнату.
Я думала, что у него дома кто-нибудь есть, а у него никого не было.
Но он сам достал из тумбочки какие-то баночки, марлю и сказал:
— Давай руку, у меня мама медицинской сестрой работает, я всё умею делать.
А у меня на руке была клякса неотмытая. И мне стало стыдно. Но я всё-таки протянула руку. И когда он помазал йодом, вот уж было больно! Но я вытерпела. А потом он лучше даже, чем мама бы моя сделала, всё забинтовал.
— Не туго? — спросил он под конец.
Я помотала головой, что не туго.
— Теперь давай есть.
И он пошёл на кухню. А я стала смотреть разные картинки на стенах и фотографии. На одной фотографии я его узнала. Он, наверно, недавно фотографировался. Он стоял, взявшись за руки, с маленьким мальчиком. Мальчик был в точности, как Ягунов. С таким же длинным лицом и даже в очках.
— Это мы с Гришкой, — сказал Ягунов, когда вернулся в комнату.
На другой фотографии они были вместе с матерью, втроём. И мать тоже была, как Ягунов, тоже в очках.
— А отца у нас нет фотографии, — сказал он вдруг, — мы его не любим. Мама его давно прогнала, и мы даже денег у него не берём.