Тетради
Шрифт:
Обстановка накалялась. Но тут гитарист, сидевший до этого молча, отложил гитару, ринулся прочь в темноту и рухнул в траву. Послышались нечленораздельные звуки и бульканье. Его рвало. Это разрядило обстановку.
Выяснив, что мы приезжие и никак не могли обещать выдать «здюлей» их другу, оставшиеся на ногах налётчики сменили гнев на милость и, рассевшись у костра, уснули.
В траве булькал гитарист. Оскорблённый вождь сей хороброй дружины продолжал беседу с Ольгой, всё отдаляясь от нас.
Я думал, что Оля говорит с ним лишь для того, чтобы оградить нас от его посягательств. Но вскоре понял, что их связывает большее, нежели я предполагал. Так его, пьяного и некультурного, она предпочла нам – умным и интеллигентным.
Вот она, жизнь, какова. Любовь-морковь!
Взошла луна. Небо было чисто и прекрасно. Гитарист проснулся и подсел к костру. Он беспрестанно играл что-то невразумительное. Или, склонившись над гитарой, впадал в забытье. Но, встрепенувшись, начинал играть снова.
Его брат, бывший менее всех пьян, оказался ленинградцем и утверждал, что не все ленинградцы такие плохие, как он. Нам пришлось с ним согласиться. На наивный вопрос Светы, каково же по численности население Ленинграда, он ответил: «Миллион человек, причём больше половины приезжих». И никак не хотел поверить, что миллионов этих четыре, если не пять.
Наконец вернулись отлучившиеся любовники. Костёр догорал. Саша давно напрашивался к девкам ночевать. Теперь уже мы хотели осуществить это только для отдыха. Продавщицы решили устроить нас в магазине, причём вместе со всей этой конторой, которую они не хотели отпускать, боясь за их здоровье по причине пьяной езды на мотоциклах. Тут выяснилось, что в наличии имеется лишь один мотоцикл, второй же был утерян героем-любовником по дороге у какой-то лужи, после того как он свернул с большака.
Было темно, и поиски его длились довольно долго. Наконец проснулся второй водила. Сильно покачиваясь, он сел на мотоцикл. И тут случилось чудо: совершенно пьяный «каскадёр» так лихо спустился с горы с Валерой на заднем сиденье, что у всех трезвых, а к ним я отношу и нас, захватило дух. При свете фары они нашли-таки мотоцикл и притащили его наверх.
Гитарист уже не спал, а играл беспрерывно. Его брат сказал: «Сейчас-то он что-о играет, пьяный. Вот когда трезвый – так поёт, так поёт!»
Уже заря осветила кусок неба. Девки повели нас ночевать. Их ухажёры со дружиною послушно остались на горе ждать. Мы тепло распрощались. Каскадёры оказались вполне добрыми и хорошими ребятами. А выпили они, по их словам, «всего-то ничего – бидон бражки».
Нас привели в магазин и указали на постель за занавеской в служебном помещении. Девки удалились. Мы лежали на ящиках, устланных чем-то мягким. Рядом стояли коробки с макаронами, зимними шапками, нашей любимой солянкой и резиновыми ботами. Вокруг обилие водки, причём различных сортов. В магазине имелись также шампанское и коньяк. Вина не было.
Я тиснул побольше конфет, и мы улеглись. Саша поминутно вскакивал и требовал, чтобы мы открыли водку, а утром выложили за неё последнюю пятёрку. Он утверждал, что спать на водке и не пить её он не в состоянии, я же был не в состоянии пить водку, а на вино согласился бы с удовольствием. Но на шампанское денег у нас не хватало, а обманывать девок нам не хотелось.
Наконец он угомонился, и мы стали жалиться друг другу на вероломство девок, не оценивших и не вознаградивших всех наших достоинств, а довольствующихся, причём с радостью, обществом пьяниц и матершинников. К тому и другому пороку (на словах) они относились очень отрицательно. Я вспомнил о милой почтальонше. С этим и заснул.
Проснулся под утро, совершенно не понимая, где нахожусь. Как понял – улыбнулся и уснул снова.
Продавщицы разбудили нас в шесть часов, отперев замок магазина. Они проводили протрезвевших мотоциклистов только что, всю ночь не спали, с ними был Валера – верный спутник Светы, чем и заслужил он мою симпатию. Думаю, связь их вполне непорочна, что кажется мне странным для местных нравов. Хотя кто их знает, насчёт нравов и связи. Мы за эту ночь поняли, что многое не понимаем.
Попили чай с пряниками и, распрощавшись, отправились на остановку. Долго ждали автобуса, совсем прозябли. Наконец автобус пришёл. Поехали. Проезжали те места, через которые так весело вчера добирались до Самсонихи. Наконец я всё-таки увидел Новоржев. В нём особенно запомнились разные плакаты и вывески, выполненные местными художниками. Трогательно и смешно.
До Пушкинских Гор добирались порознь. На почте ждала радость: добрая моя мама прислала телеграфный перевод, и не на 50–60 рублей, как я просил, а на все восемьдесят! Отпраздновали пивом, рисом и эстонской колбасой. И после – пивом в нашем традиционном буфете.
В кафе за нашим столиком сидела чопорная пара молодых прибалтов: аккуратно одетых и помногу оставляющих в тарелке. Мы же, грязные и голодные, производили, наверное, на них омерзительное впечатление: «Ох уж эти русские!» Я даже закашлялся от напряжения.
Вечером писали и ничего не пили.
19-20.07.84. Писали мало и неважно, мотались в Пушкинские Горы за пивом. Чего-то пили.
Сил больше нет! Пора домой!
21.07.84. Утром приехала Оля Флоренская. Да ещё и с Кузей, которого отпустили с работы на неделю. О писании и речи уже быть не могло. Вышли гулять. По дороге нас встретил «Икарус» с Мишей Глазомицким. Поехали в экскурсбюро, потом отправились в Святогорский монастырь, где попали на выставку академистов, в т. ч. и наших знакомых. Понравились работы какого-то негра: пейзажи с корпусом Святогорского монастыря (сейчас в нём общежитие для одиночных экскурсантов), с могилой Пушкина и ещё один, не помню что. У остальных написано лихо и плохо. Как и следовало ожидать.