Тетрадки под дождём

Голявкин Виктор Владимирович

— Неужели нельзя, — говорила она, — так играть, чтобы оставаться чистыми, опрятными и культурными детьми, тем более что отец на войне?

Это было неинтересно. Мы это уже сто раз слышали.

«Играть целый день в песке, когда война и отец на войне… Разве нельзя, — думал я, — играть в песке, если даже война?»

А мама продолжала:

— Этот маленький — понятно, но ты-то что там нашёл?

Что я там нашёл? Ничего не нашёл. Что там можно найти? Не берут же меня на фронт!

Наконец мама сказала:

— Вот что. Я дам вам деньги. Идите в кино.

Это было другое дело. Мы с Бобой сейчас же помчались

в кино.

Мы сели с ним в первый ряд. Я люблю первый ряд — как-никак не последний.

Сначала журнал показывали. Интересный журнал, про войну — стрельба, взрывы, танки, — война, в общем, самая настоящая.

Показывали красных конников.

Показывали, как горит город.

Показывали военных в землянке.

И вдруг смотрю — папа!

Сначала я не узнал его, он стоял, нагнувшись над картой, а рядом ещё военные, и все на карту смотрят, потом папа взглянул на меня, и я сразу узнал его и на всё кино крикнул:

— Папа!

Вокруг меня зашикали.

— Тише, — говорят, — не мешайте смотреть картину. Какой тут может быть папа!

А один говорит:

— Очень даже возможно; напрасно вы, граждане: может, и впрямь он отца увидел. Может, отец его киноартист.

Но тут опять зашикали.

— Что вы, — говорят, — тут глупости разные говорите, какой тут может быть киноартист, когда это самый натуральный киножурнал и никаких тут киноартистов нет.

Тогда тот дядька сказал:

— А может быть, наоборот: может быть, он отца увидел, и не киноартиста, как я предполагал, а самого что ни на есть, как вы давеча сказали, натурального, фронтового отца.

Тут все опять зашумели: прекратите, говорят, это безобразие, что за шум, где директор и всё такое.

И стало тихо.

Я всё глядел, может, папу опять покажут.

Но больше не показали.

Потом журнал кончился, свет зажёгся. Тот дядька, который меня защищал, говорит:

— Ты правда там отца увидел?

— Ну да! — говорю. — Ну да!

— Вот это интересно, — он говорит, — любопытный случай! Просто, можно сказать, исключительный случай. Сын видит отца в кино. А отец на фронте. Нет, это редкость, товарищи! Ты, сынок, вот что сделай. Картина кончится, а ты останься. Ещё раз на отца погляди. А я там объясню, в чём дело. Чтоб тебя, значит, не трогали.

Мы с Бобой, конечно, остались.

Позже мы пришли с мамой. От папы ведь не было писем. Мы так волновались за папу!

Один раз я шёл мимо кино.

Меня подозвал котролёр.

— Прости, мальчик, — сказал он, — не твой ли отец…

— Да, да, да, — сказал я, — мой, мой… — Я сразу понял его.

— Так что вот, — сказал он, — прошу, милый, в любой день, в любой час дня и ночи — прошу! — И показал рукой в зал.

С тех пор я ходил каждый день в кино. Каждый день я видел папу.

Папу видел не только я. Все мальчишки со всей нашей улицы и, конечно, братья Измайловы, все ходили со мной смотреть папу.

— Зови ещё, — говорил контролёр, — всех зови, пускай смотрят!

Это был замечательный контролёр!

21. Про отцов и про нас

Я уже в третьем классе. У нас теперь новый учитель. Он похож на Ливерпуля. Он тоже лысый, но без бороды.

Мы сидим и глядим на Пал Палыча, а он ходит по классу с речью.

— …Таким образом, дети, идёт война. Отряды наших бойцов бьются на всех фронтах;

рабочие, интеллигенция помогают фронту. Что требуется от вас, когда ваши отцы с оружием в руках бьются с врагом, чтобы дать вам возможность вот так сидеть здесь, как вы сейчас сидите, и учиться? Что требуется от вас? От вас требуется взять у меня те знания, которые я накопил за свои долгие годы. Это всё, что пока от вас требуется. А что требуется от меня? От меня требуется, разумеется, передать вам эти знания, которые я накопил. Я думаю, вы меня поняли. Я думаю, мы создадим с вами ту рабочую обстановку, которая нам для этого потребуется. Вы должны помнить, что ваши отцы, ваши старшие братья сдерживают несметные орды захватчиков, которые рвутся сюда, в наш город. Ваш фронт — здесь в тылу, вот эти парты — ваши позиции. Только своей учёбой, а не кривляньем и ленью вы добьётесь уважения. Этим вы помогаете фронту, своим отцам и старшим братьям. Вы должны чувствовать эту ответственность. Ваш враг не только Гитлер, не только фашиствующее отребье, посягнувшее на нас, ваш враг — это лень, кривлянье, безответственность, беспринципность, безволие, безалаберность, бездумье и так далее. Вы должны помнить это.

Пал Палыч подошёл к окну.

— Что я вижу там? — спросил он.

Мы стали смотреть в окно, но ничего такого там не увидели.

— Я вижу там нашу землю. Ваши отцы бьются насмерть за эту землю. Отцы ваши не заслуживают этих, с позволения сказать, подарочков в виде, как вы сами понимаете, двоек и единиц, и я могу надеяться, могу думать, что это будет у нас редчайшим явлением в нашей практике. Могу я надеяться? — спросил он.

— Можете! — заорали мы вразброд.

— Очень хорошо, — сказал он, — приступим к уроку.

Я как раз заканчивал рисунок: отцы наши мчатся на конях, с шашками наголо, а Гитлер от них удирает. Я видел, как рисуют Гитлера в газетах, и, по-моему, похоже получилось…

22. Двойка

Двойку я всё-таки получил. Хотя я вовсю старался. Почти всё у Мишки списал.

Двойки я получал и раньше. Но то было раньше, а то теперь. От папы давно нет писем. С того дня, как он уехал. Я всё боялся: вот придёт письмо, папа спросит в письме, как там Петя, как учится, — что я отвечу?

Нужно было исправлять двойку. Ждать я больше не мог.

Я решил объяснить всё Пал Палычу.

— Мда… — сказал он. — Семь ошибок в одном изложении. Но выход есть. Вот возьми эту книжку. Вот этот рассказ. Ты прочтёшь его дома. Разок или два. Но не больше. Закроешь книжку и будешь писать. Только, чур, — не заглядывать. Понял?

— А кто будет смотреть, заглядываю я или не заглядываю? — сказал я.

— Никто не будет смотреть. Не такой ты уж маленький. Взрослый парень. Чего за тобой смотреть!

— Как же так? — удивился я. — Я ведь буду смотреть.

— Не думаю, — сказал он.

— Почему же?

— Потому что на честность. Такой уговор. Как же можно смотреть! Тогда будет нечестно.

— Вот это да! — удивился я.

— Я тебе верю, — сказал Пал Палыч. — Я доверяю тебе — вот и всё!

— Так-то так, — сказал я, — но кто будет знать?

— Можно считать, — сказал Пал Палыч, — что разговор у нас закончен.

— Конечно, конечно, — сказал я, — конечно…

Я, наверно, был очень растерян. Такого ещё я не видел. Это прямо-таки удивительно!