Тетрадки под дождём
Шрифт:
Я прочёл рассказ только два раза. Больше я не открывал книжку. Хотя мне очень хотелось. Я писал с трудом. Так хотелось мне заглянуть в рассказ! Даже в классе писать было легче. Там можно было спросить у Пал Палыча. Можно было списать у соседа. А здесь всё было на честность.
Я всё написал, как запомнил. Пал Палыч прочёл и сказал:
— Человек ты, я вижу, честный. Так и пиши отцу.
— А как же двойка?
— Это не самое главное. Можешь считать, что исправил.
— А откуда вы знаете, — спросил я, — честный я или не честный?
— Сразу видно, — сказал Пал Палыч, — по изложению видно.
23. Два письма
Смотрю я на наш почтовый ящик и вижу: там что-то белеет. Что-то есть в нашем ящике,
— Мама! Мама! — кричу. — Что-то в ящике есть!
Я ведь могу посмотреть, что там есть, а сам на месте стою и кричу:
— Мама! Там что-то есть!
И вот мама подходит к ящику, вынимает оттуда одно письмо и второе письмо — целых два письма! Она прижимает к груди эти письма и говорит:
— Боже мой… Боже мой… — И идёт быстро в комнату.
Я говорю:
— Это всё от папы?
А мама говорит:
— От папы, да… одно письмо от папы… Боже мой…
У мамы вовсю дрожат руки, она с трудом рвёт конверт и читает.
— Ты читай вслух, читай вслух, — прошу я.
И мама читает вслух. Мамин голос совсем не похож на мамин, какой-то глухой и тихий, будто издалека слышу я мамин голос:
…Чертовщина у нас тут получилась. Очень скоро мы попали в окружение, ушли в лес и болтались там по лесам и болотам довольно долго, а потом прорвались и соединились с нашими войсками. Сейчас я жив и здоров. Здесь меня орденом наградили — Красного Знамени. Теперь вы понимаете, почему от меня не было писем — по этой простой причине…
Дальше папа спрашивал, как мы живём, как наше здоровье, что он о нас очень соскучился, очень хотел бы увидеть нас, но война — ничего не поделаешь!
Потом мама читает второе письмо. Это письмо от знакомой старушки. Она пишет без запятых и без точек: она не училась в школе, и маме трудно читать.
Здравствуйте дорогие моему сердцу Валентина Николаевна и ребятки уведомляю вас что жива и здорова того и вам желаю дорогие мои с того дня как вы у нас гостили тем летом новости дюже вредные то есть немцы нас захватили и всё у нас отбирать стали а дядю Гришу немцы повесили и вот всё у нас немцы поотбирали а один дюже злющий у нас в нашей хате поселился и револьвером мне всё грозит что я вроде припрятала кур и яйца а я ничего припрятать-то не успела так вот мои милые спешу вам сообщить какое у нас тут горе самое настоящее на наши головушки свалилось а в следующих строках своего обстоятельного письма сообщаю новость а ту именно что Володя отец ваш и муж твой Валентина Николаевна как снег на голову вдруг объявился а с ним наши солдатики дюже все похудавшие и не скрываю я от вас от родных что и Володя был похудавший и уставший а погода была у нас скверная ветры сильные и дожди со снегом пополам а Володя-то с солдатиками моего жильца лютого враз застрелили и тут такая пальба пошла страшнейшая и немцев всех они тут перебили всех окаянных уничтожили а Володя-то ваш и говорит ну Марья Петровна живи спокойно а я говорю как же вы-то здесь очутились касатики когда наши-то все далеко отсюда а он говорит такие бабуся обстоятельства сложились не горюй бабуся вернутся все обязательно никуда не денутся а после они ушли в лес обещали вернуться ты не горюй говорят бабуся а как же тут не горевать дорогая моему сердцу Валентина Николаевна когда горе-то вон какое на нас свалилось и дай-то им Бог к своим дойти так вот и пишу я вам а вы на меня не серчайте что может не так пишу а ежели Володя тут ещё объявится то я вам ещё напишу а других новостей пока нету только Васютки племянник Николай капсюль всё ковырял и ему палец-то и оторвало а так наши пока что все живы и тебе Валентина Николаевна и детишкам твоим приветы шлют остаюся жива и здорова бабушка Мария Петровна и что плохо написано не гневайтесь разбирайте уж как-нибудь.
Мама всё читала и читала письма по нескольку раз и всё плакала, а я сел писать ответ папе.
«Дорогой папа! — писал я. — С отметками у меня хорошо. Меня даже хвалили за честность, и вот как это произошло…»
И я написал всё, как было с отметкой и с изложением
24. До свидания, дядя Али
Рамис, Рафис, Расим, Раис сидели на верхней ступеньке, а я стоял рядом.
— Мой папа, — говорил я, — убил самого главного фашиста одним выстрелом вот с такого расстояния, как отсюда, вот от этих перил, до той трубы вон на той красной крыше…
— Он убил Гитлера? — спросил Расим.
— Гитлер сидит во дворце, — сказал я, — как там его убьёшь?
— Значит, не самого главного, — сказал Расим.
— Как же не самого, — говорю, — когда самого, только не Гитлера, вот и всё…
— А дальше что было? — спросил Расим.
— Потом папа берёт автомат и ка-ак пошёл чесать — тра-та-та! — по другим фашистам. Он на месте стоял и вокруг крутился и — тра-та-та! — вкруговую…
— И в него не попали? — спросил Расим.
— Как бы не так! — говорю.
— Как же так, — сказал Расим, — раз он не нагибался! На фронте все нагибаются. Я в кино видел.
— Слушай дальше, — сказал я. — Сначала он не нагибался. Он так специально делал. Чтоб всех фашистов запутать. Вот они все и запутались. Все нагибаются, а он нет. Тут можно любого запутать…
Братья Измайловы раскрыли рты, а я был очень доволен, как будто я, а не папа, палю в фашистов, вот здесь, прямо на этой лестнице. Мне даже стало жарко.
— …так вот он не нагибался сначала, а после стал нагибаться, он видит: в него кто-то целится, прямо из пулемёта, он сразу — раз! — и нагнулся. И все пули мимо. Потом видит: в него из винтовки целятся, он снова — раз! — и нагнулся. Он-то знает, когда нагибаться! А когда не нагибаться. Потом он давай вовсю из автомата — как из поливальной машины — жжжжих! А немцы-то, немцы один за другим так и валятся, так и валятся, целые горы… Потом в папу гранату кинули — он ка-ак отпрыгнет в сторону… — Тут я хотел показать, как отпрыгнул мой папа в сторону, но забыл, что стою на ступеньке, и полетел вниз по лестнице…
А дядя Али поднимался.
— Что ты, Петя, — сказал он, — куда летишь? — Он схватил меня за рубашку. Поставил на ноги и сказал: — Поздравь, Петя, еду и я на войну, на подмогу Володе…
Я растерялся и говорю:
— До свидания, дядя Али…
25. На крыше
Когда дядя Али уезжал, он сказал маме: «Встречу Володю, привет передам. Ещё что передать?» Мама стала столько передавать, что дядя Али сказал: «Хватит, зачем столько передавать?» А мама сказала: «Нет, передай, пожалуйста, всё передай». Тогда дядя Али сказал: «А как же, обязательно передам».
Я просил передать папе, что, когда вырасту, тоже приеду на фронт, на подмогу, а дядя Али сказал: «Ну, дорогой, тогда война кончится». Я говорю: «А может, не кончится?» Он говорит: «Дорогой, зачем я тогда еду?» — «Ну и что же, — говорю, — что вы туда едете, вы же один ничего не значите». — «Как это так, ничего не значу? Один не значу, а вместе с Володей значу».
Мы проводили дядю Али. Все на фронт уезжают, один за другим. Только я остаюсь, да старик Ливерпуль, да ещё мама, Боба, Фатьма ханум…
Все на фронт уезжают. Старик Ливерпуль говорит:
— Я теперь не пью. Не могу пить, и всё. Я пью, когда у меня прекрасное настроение. А сейчас у меня может быть прекрасное настроение? Как бы не так! Нету у меня такого настроения!
— Это хорошо, — говорю, — что вы не пьёте. Моя мама очень довольна.
— А-а-а… — говорит Ливерпуль, — при чём тут твоя мама… что ты тут понимаешь…
Старик Ливерпуль идёт на крышу. Он там сегодня дежурит. Теперь все дежурят на крышах. Там на крыше ящики с песком и бочки с водой, и лопаты и большущие клещи, чтобы хватать этими клещами зажигательные бомбы, и топить в бочке с водой. Правда, бомбы пока что не падали, но упадут же когда-нибудь! Для чего же тогда клещи? Вчера Лия Петровна сказала: «Я не могу дежурить: у меня появляется слабость…» Тогда Ливерпуль говорит: «Давайте я буду за вас дежурить». Позавчера тётя Майя сказала: «У меня голова кружится…» Ливерпуль говорит: «Давайте я буду за вас дежурить».