Тетушка Хулия и писака
Шрифт:
Мы попрощались с друзьями на стоянке такси и вернулись в «Южноамериканский отель», спокойно беседуя, как старые супруги. Тетушка Хулия чувствовала себя неважно и полагала, будто причиной тому вино, выпитое в Гросио-Прадо. Ну а мне оно показалось великолепным — я не признался ей, что это было первое вино в моей жизни.
XVIII
Бард Лимы — Крисанто Маравильяс — родился в центре города, в переулке у площади Сайта-Аны, откуда с крыш запускались самые изящные воздушные змеи во всем Перу — великолепные сооружения из папиросной бумаги, взмывавшие над районом Барриос-Альтос, и тогда все монахини и послушницы монастыря ордена Босоножек подглядывали за ними через слуховые оконца.
Рождение ребенка, благодаря которому спустя годы вровень с воздушными змеями взметнулась слава креольского вальса, и польки, и «Маринеры» [65] ,
65
Народный перуанский танец.
Выживет ли мальчик, было неясно: он весил меньше килограмма, и ножки его были так тонки, что невольно возникала мысль: а сможет ли он ходить? Отец ребенка, Валентин Маравильяс, поставил целью всей своей жизни привить в этом квартале города культ Господа Лимпийского. В своей крохотной каморке он даже основал братство имени этого патрона и (то ли желая припугнуть кого-то, то ли хитростью пытаясь обеспечить себе долгую старость) поклялся, что, пока не сойдет в могилу, будет добиваться, чтобы это братство превзошло своей численностью братство Святого Чудотворца. Покровитель его, заявил дон Валентин, сотворит чудо: спасет ему сына, и тот сможет ходить, как любой нормальный христианин. Мать ребенка, Мария Порталь, повариха-кудесница, никогда не болевшая и не страдавшая даже насморком, была так потрясена тем, что ее столь желанный, подаренный Богом сын получился неизвестно кем (человекоподобной личинкой? Невызревшим зародышем?), что выгнала супруга из дому, объявив его перед всеми соседями недомужчиной по причине его набожности.
Но Крисанто Маравильяс тем не менее выжил и, несмотря на свои смешные ножки, даже стал ходить. Естественно, делал он это неизящно, скорее как деревянная кукла, каждый шаг которой состоит из трех фаз: поднять ногу, согнуть колено, опустить ногу. Причем брел ребенок так медленно, что каждому, кто шел рядом, казалось, будто он попал в крестный ход, угодивший в пробку на узких улочках. И все же, как говорили родители ребенка — уже помирившиеся, Крисанто передвигался без костылей и по собственному усмотрению. Преклонив колена в церкви Святой Анны, дон Валентин со слезами на глазах благодарил Господа Лимпийского, однако Мария Порталь утверждала: истинный автор чуда — знаменитейший врач города, специалист в области патологии двигательных функций, превративший множество паралитиков в велогонщиков. То был доктор Альберто де Кинтерос. Не раз в его доме Мария готовила роскошные обеды из креольских блюд, и ученый показывал ей всяческие массажи, упражнения и приемы, дабы конечности Крисанто, несмотря на их рахитичность и неполноценность, могли удержать ребенка вертикально и понести по белому свету.
Никто не скажет, что детство Крисанто Маравильяса было таким же, как у других детей бедняцкого квартала, где ему выпала судьба родиться. К несчастью — или к счастью, — хилый организм Крисанто не позволял ему заниматься тем, что обычно укрепляет дух и тело любого тамошнего мальчишки: он не играл в футбол тряпичным мячом, не мог заниматься боксом, не расквашивал носы в драках по углам; он никогда не участвовал в перестрелке из рогаток, не кидался камнями и не сумел бы поддать противнику ногой, когда против ребят с площади Санта-Аны выступали банды из кварталов Чиримойо, Качаркас и Синко-Эскинос в районе Серкадо. Он не смог бы забраться со своими приятелями по школе на площади Санта-Клары (где его научили читать) в соседние сады — воровать фрукты, побоялся бы купаться голым в реке Римак или скакать на неоседланном осле в загонах Сантойо. Он был низеньким, почти карликом, худым как палка, с шоколадным цветом кожи, унаследованным от отца, и гладкими волосами, унаследованными от матери. Издали внимательными, умными глазами наблюдал Крисанто за развлечениями, шалостями и жаркими схватками своих друзей, видел, как растут и крепнут они в недоступных ему играх, и лицо его постепенно принимало определенное выражение: то ли меланхолического смирения, то ли умиротворенной грусти.
Одно время казалось, мальчик вырастет таким же набожным, как и его отец (основным занятием которого, после поклонения Господу Лимпийскому, было участие в процессах, где он носил изображения всех святых без разбору, меняя лишь одеяния), так как долгое время Крисанто был добросовестнейшим служкой во всех церквах вокруг площади Санта-Аны. Он был очень исполнителен, до тонкостей знал всю процедуру службы, имел богобоязненный вид, а потому все священники округи прощали ему и медлительность, и неуклюжесть и часто звали отслужить мессу,
Но все заблуждались. У мальчика не было религиозного призвания. Он жил напряженной внутренней жизнью, и его эмоциональной натуре необходимо было как-то и в чем-то проявить себя. Сама атмосфера храма, трепещущее пламя свечей, благовония, молитвы, изображения святых, украшенные подношениями верующих, пришедших помянуть покойных, ритуал службы, распятия, коленопреклоненные молящиеся — все это утоляло его раннюю жажду поэзии, его духовный голод. Мария Порталь помогала монахиням ордена Босоножек в их кулинарных и домашних хлопотах и потому была одной из считанных женщин, кому дозволялось входить под суровые своды монастыря. Знаменитая кулинарка приводила с собой и Крисанто, и, когда мальчик подрос — по годам, но не стал выше ростом, — монахини настолько привыкли к нему (он был для них просто вещью, половой тряпкой, получеловеком, огрызком), что разрешали бродить по монастырю, пока Мария Порталь колдовала над воздушными тортами, трепещущими желе, белоснежными безе, готовила взбитые желтки с миндалем и сиропом, а также миндальные кексы (все это затем шло на продажу для сбора средств на религиозные миссии в Африке). Так получилось, что в десять лет Крисанто Маравильяс познал любовь…
Девочка, которая в одно мгновение завоевала его, звалась Фатима, она была ему ровесницей и выполняла в мире Босоножек скромные обязанности служанки. Крисанто Маравильяс увидел ее впервые, когда малышка, только что вымыв коридоры, выложенные каменными плитами, собиралась поливать в саду розы и лилии. Хотя тело девочки скрывал мешок с дырками для рук, а волосы покрывала дерюжка, завязанная на манер косынки, происхождение Фатимы не вызывало сомнений: ее отличали кожа цвета слоновой кости, голубые глаза, гордый подбородок, изящные ноги. Речь шла о приемыше (и о трагедии благородного происхождения — голубой крови, которой так завидует простолюдин). Девочку подбросили однажды зимней ночью к тому крыльцу монастыря, что выходит на улицу Хунин. Ребенок был завернут в шаль небесного цвета, к ней была приколота душераздирающая записка: «Я — дочь несчастной любви, приведшей в отчаяние одно благородное семейство, и не смогу жить в обществе, ибо буду вечным осуждением греха тех, кто дал мне жизнь, кому, имея одних и тех же отца и мать, запрещено любить друг друга, родить и признать меня. Вы, благословенные Босоножки, — единственные, кто может вырастить меня, не стыдясь и меня не заставляя стыдиться. Мои измученные родители воздадут конгрегации Босоножек сторицей за доброе дело, что откроет перед вами врата рая».
Подле дитяти греха монашки нашли кошель с деньгами, который и убедил их в конце концов (ведь каннибалов-язычников надо как-то приводить в христианство, кормить и одевать!). Они решили: девочка будет служанкой, а позднее, если появится у нее призвание, они сделают из нее еще одну рабу Божью — белую монахиню. Ее назвали Фатимой, так как она была подобрана в день явления Божьей Матери пастушкам в Португалии [66] . Так девочка и росла — вдали от мира, за девственно непорочными стенами монастыря Босоножек, в атмосфере целомудрия, не видя других мужчин (еще до Крисанто), кроме старого и шелудивого дона Себастьяна (может быть, Бергуа?), капеллана, приходившего раз в неделю отпускать (всегда мелкие) грешки монашек. Она росла милой, мягкой, послушной, и самые умные монахини говорили, что ее светлый разум, добрый взгляд, чистое дыхание были явными признаками святости.
66
Фатима считается покровительницей Португалии.
Нечеловеческим усилием поборов робость, связавшую язык, Крисанто Маравильяс подошел к девочке и спросил, не может ли он помочь ей поливать цветы. Она согласилась, и с тех пор каждый раз, как Мария Порталь приходила в монастырь и занималась стряпней, Крисанто и Фатима вместе подметали кельи или мыли переходы и коридоры, вместе меняли цветы в вазах на алтаре, протирали окна, вощили каменные плиты двориков или вытряхивали пыль из молитвенников. Между некрасивым мальчиком и прелестной девочкой рождалась первая любовь, которая всегда потом вспоминается как самая большая, она подобна нити, которую может оборвать разве что смерть.