Тезей (другой вариант перевода)
Шрифт:
Он сдвинул брови.
– Я тоже. Я заметил, как он изменился в мое отсутствие. Нынче утром я снова толковал с врачом. Он все говорит, говорит...
– так громко звенят только пустые кувшины. Ничего не поделаешь, придется мне его везти в горы.
Я спросил, что у них там - целебное святилище Аполлона? Он немного смутился, потом сказал:
– Нет, там есть один старый конский лекарь, к которому мы обращаемся, если все остальные не могут помочь. Поезжай тоже, если хочешь, ты ведь хотел увидеть кентавра.
Наверно, я выглядел очень удивленным после этих слов. Он принялся строгать тростинку (мы загорали у реки после купания) и, не глядя на меня, продолжал:
– Нет, на самом деле они владеют магией, надо только найти такого, кто знает.
– В наших краях, - сказал я, - это женское дело.
– Но не среди лошадников. Вы, южане, переняли это у береговых людей, которых покорили. Мы же сохраняем обычаи наших бродячих предков. Думаешь, мой отец не знает, почему я ухожу странствовать? Это у нас в крови, у всех, у него тоже... Если бы не его болезнь - он бы не переживал так. Да, у нас, у лошадников, женщины считаются имуществом, вроде скота... Чем же еще они могут быть, когда народ кочует, - если ты только не хочешь, чтобы и они взялись за оружие? Как эти дикие кошки - амазонки. Я открыл было рот...
– но уже достаточно рассказывал я о Бычьем Дворе, так что не хотел повторяться.
– А кентавры - это тоже лошадники, на свой манер, - продолжал он.
– Я всю жизнь охочусь в этих горах и лишь однажды увидел спину их женщины; при первом же твоем запахе они скрываются в пещерах. Даже когда я был в школе там, наверху...
– Что?!
Он резко умолк, будто прикусил себе язык, поколебался немного, потом заговорил снова.
– О! Так у нас здесь принято. Перед обрядом посвящения в мужчины. В царских семьях. Другие царские дома тоже чтут эту традицию: во Фтии и в Иолке... Это наше посвящение Посейдону Коней. Он сотворил кентавров; говорят, он сделал их раньше, чем Зевс создал настоящих людей. А иные говорят, что их посадили на коня землерожденные Титаны... Мы, лапифы, хозяева лошадей, а они - они сами лошадиного рода, они живут с ними совсем дико... А бесстыжи с кобылами - не выговоришь!.. Но они, кентавры, полны лошадиной магии, а это стоит больше женских злаковых заклинаний, любых. По крайней мере здесь, в Фессалии.
– Ну а как ты там жил?
– На открытых горах и в пещерах... Юноша должен закалиться, прежде чем назовет себя мужчиной. Когда принимаешь яд со стрел, то лежишь в священной пещере - эту ночь никто не забывает, Зевс свидетель! Видения...
Он прикрыл рот рукой, показывая, что говорить об этом запрещено.
– Яд со стрел?
– переспросил я.
– Старина заражает им тебя, так что ты болеешь... Но зато этот яд тебя не может убить по меньшей мере семь лет. Потом надо принимать другую дозу, но это уже ерунда по сравнению с первой. Ладно, ты сам его увидишь.
На другое утро мы выехали с рассветом. Мы двое на конях, а царь на муле-иноходце. Сначала пробирались сквозь заросли лавра и земляничного дерева; голые колени наши были мокры от росы и горных туманов, оседавших в сером свете едва забрезжившего дня... И дальше вверх, по склонам, покрытым падубом, где роса уже блестела под первыми лучами восходящего солнца; потом сквозь густые сосновые леса, в которых была еще ночь, и копыта наших коней неслышно ступали по хвойному ковру; а дриады толпились вокруг тесно и беззвучно, и мы старались не дышать, чтоб не нарушить тишины... Тропа везде была отчетливой, - она не была пробита плотно, но нигде и не заросла, - и то тут то там попадались конский навоз и отпечатки маленьких копыт.
Даже Пириф притих. Когда я спросил его, много ли выше живет Старина, он полуоглянулся через плечо и сказал:
– Не зови его так там, наверху. Это только мы, мальчишки, звали его так.
Больной царь ехал за нами, выбирая себе дорогу полегче. И лицо у него было - как у человека, который возвращается домой. Когда мы трогались в путь, голова его была опущена на грудь - теперь же он смотрел вокруг и слушал, и однажды я даже заметил его улыбку.
Наверху воздух стал резким и свежим; мы стояли среди низких хвойных зарослей, серых скал и ковров вереска; а вокруг был голубой простор, и вдали - холодные вершины... В таком месте можно натолкнуться на Владычицу Луны, сверкающую словно застывшее пламя в своей ужасной чистоте, с пронзительным львиным взглядом.
Пириф натянул поводья.
– Надо подождать слугу с вьючным мулом. Он везет дары.
Мы ждали, слушая только что проснувшихся птиц, и поднимающегося жаворонка, и глубокую тишину позади... Но вскоре я почуял, что на нас кто-то смотрит. Оглянулся - никого... Оглянулся еще раз - на валуне, совсем открыто, лежал мальчишка; лежал свободно и покойно, словно пригревшийся кот, положив подбородок на руки. Увидев, что я на него смотрю, встал и тронул лоб, приветствуя нас. Он был одет в козьи шкуры, как пастух, босой и со спутанными волосами, но царя и Пирифа он приветствовал царским салютом, как это делается в знатных домах.
Пириф подозвал его и спросил, у себя ли в пещере жрец кентавров. На этот раз он назвал его не Стариной, а его кентаврским именем. Этот язык такой древний и неуклюжий, что эллину трудно приспособить к нему свой рот: полный каких-то странных щелчков и хрипов, вроде медвежьего рыка... Мальчик ответил на хорошем греческом, что посмотрит. Он пошел прыжками по каменистой тропе, легкий, как молодой олень, а мы тихо ехали следом. Мой конь понюхал воздух и заржал - и за ближайшим поворотом я увидел такое, что едва не выпрыгнул из седла: зверь с четырьмя ногами и двумя руками, натурально мохнатая лошадка, из которой вырастал мальчишка с копной волос на голове. Так это казалось при первом взгляде. Подъехав ближе, я увидел низко опущенную голову лошадки, - она щипала траву, - а парнишка сидел на ней верхом без седла, спрятав грязные загорелые ноги в густую шерсть.
Он приветствовал нас взмахом грязной руки,- знак почтения, принятый в царской страже, - потом повернул коленом свою низкорослую лошаденку и поехал следом за первым мальчишкой, двигаясь через камни шустро, как козел. Вдруг снова появился первый - на такой же лошадке, ладоней в двенадцать вышиной... Он вновь произнес кентаврское имя и сказал, что тот в пещере.
Пока мы ехали, я спросил Пирифа, чей это сын.
– Кто знает?
– ответил он.
– Может быть, Великого Царя Микенского, а может и нет... Они приезжают отовсюду. Старина знает, кто они, а больше никто. Пока их отцы не приедут, чтоб забрать их домой.
Я взглянул на его ступни. Он сидел на своем длинногривом жеребце точно так же, как эти пацаны; и я представил себе его тогда - с дикими черными кудрями, падающими на зеленые глаза, живущего, словно горный лисенок, надеясь только на себя... Похоже, были на то и другие школы кроме Бычьего Двора, это и повлекло нас друг к другу.
Тропа обогнула валун; за ней открылся склон, заросший густой травой, дроком и ежевикой, который простирался до высокой серой скальной стены. В стене был вход в пещеру.