Тезей (другой вариант перевода)
Шрифт:
Когда колонская братия увидела, что я не двинулся к нему, - словно открылась дверь псарни перед сворой шавок: с воем и лаем они ринулись вперед, снова похватав свои камни... Они будто плясали вокруг меня на задних лапах, чтобы я подхватил этого старика, как скелет, обтянутый кожей, схватил и швырнул им в пасти...
– Назад!..
Ярость против них была сильнее отвращения к тому, кто стоял передо мной на коленях. Потому я обнял его - его старые кости и вялая плоть были такими же, как у всякого другого. Просто человек в беде, вот и всё.
Женщина, прекратив свои вопли, теперь беззвучно плакала, зажимая рот руками. Он стоял передо мной, приподняв лицо, словно его мысленный взор видел человека повыше ростом... Теперь стало тихо; и я слышал ворчание людей, бормотавших друг другу, что даже царю не пристало искушать богов.
Колон Лошадиный - всегда мне там неспокойно, хоть он и очень красив. А в тот день - я уже говорил - вокруг всё было напряжено, земля дышала тревогой... Ярость во мне кипела так, что все тело стало вдруг от нее невесомым; я повернулся к ворчавшей толпе и закричал:
– Тихо! Вы кто - люди?.. Или кабаны? волки? шакалы?.. Я говорю вам это закон Зевса щадить просящего... И клянусь головой отца моего, Посейдона: если вы недостаточно боитесь богов, то будете это делать из страха передо мной!
Они умолкли. Старейшина вышел вперед и начал что-то хныкать... Кроме своей злости, кроме трепета перед этим святым местом я почувствовал, будто палец бога прикоснулся к моей шее.
– Этот человек под моей защитой, - говорю.
– Троньте его - вы научитесь бояться гнева Посейдона, я прокляну вас именем его!
И словно дрожь вошла в меня через ноги из земли, я почувствовал, что бог со мной.
Теперь настала настоящая тишина. Лишь птица щебетала где-то, и то тихонько.
– Отойдите подальше, - говорю.
– В подходящий момент я попрошу его милости для вас. А сейчас оставьте этих людей со мной.
Они отошли. Я не мог еще взглянуть на девушку. Только что я чуть не сказал "этого человека и его дочь", - но вспомнил, что она и сестра ему, из одного чрева...
Она сняла с себя косынку и вытерла ему лицо, там где были ссадины от камней. Видно было, что в душе она дочь, привязавшаяся к отцу с детства.
Пора было как-то приветствовать его, - словами, подобающими его родовитости, - но нельзя же было сказать: "Эдип, сын Лая", когда он убил Лая собственной рукой!.. Потому я сказал:
– Приветствую тебя, гость этой земли. Там, где боги заявили о себе, людям подобает кротость... Прости, что я не научил этому своих людей. Я заплачу за урон, причиненный тебе, но прежде я должен принести жертву; знамение бога не может ждать.
А сам подумал, что сначала мне надо омыться, чтобы очиститься от скверны.
Теперь он впервые заговорил. Голос его был глубок, сильнее и моложе тела:
– Я чувствую прикосновение богорожденного, обещанного проводника...
– Отдохни сперва и поешь, - сказал я.
– Потом мы выведем тебя на твою дорогу, и во всей Аттике никто тебя не обидит.
– Я уже отдыхаю...
Я поглядел на него и щелкнул пальцами людям, несшим вино для священного возлияния: он был бледен как мел, я думал, он умирает... Мой виночерпий замешкался и тянул так долго, что мне пришлось вырвать чашу у него из рук. Отпив вина, старик чуть ожил, но мне приходилось поддерживать его. Кое-кто из моих людей предложил помочь, но рожи у них были кислые, словно им надо было прикоснуться к змее или к пауку, потому я махнул им - прочь... Рядом была большая каменная плита, - какой-то пограничный знак древних людей, - я усадил его на эту плиту и сел рядом.
Он глубоко вдохнул и немного распрямился.
– Великолепное вино. В Фивах нет такого вина, как в Аттике.
– Это был разговор пирующих царей... До этих его слов я был слишком напряжен для слез, а тут не выдержал.
– Богорожденный, - сказал он, - позволь мне узнать твое лицо.
Подняв руку, он ощутил на ней кровь и грязь - и вытер ее краем туники, прежде чем протянул ко мне.
– Покоритель быков, победитель Минотавра... И сложение юного танцора... Воистину здесь пребывают боги...
– Его рука поднялась к моему лицу, и пальцы коснулись век.
– Сын божий плачет?
– удивился он.
Я не ответил. Мои люди были рядом, и я не мог распускаться при них.
– Сын Посейдона, благословение здесь, а не печаль. Долгожданный знак явился наконец: я здесь, чтобы жизнь мою отдать тебе...
Я промолчал. Как можно желать ему долгой жизни или лучшей доли? Что было, то было... И хоть я жалел его, - надо каменным быть, чтоб его не жалеть, - я не хотел его останков в Аттике. За такими людьми фурии носятся роем, как мухи за кровавым мясом...
Он словно увидел, как я оглянулся через плечо!
– Да, - говорит, - они здесь. Но они в мире со мной.
На самом деле, воздух был чист и светел, пахло созревающим виноградом... Это от земли шла дрожь. Я знал издавна - в Колоне Сотрясатель Земли всегда где-то совсем рядом, прямо под ногами; теперь он, без сомнения, был разгневан и мог потерять терпение в любой момент. Мне казалось, что мое новое знакомство - не тот подарок, чтобы понравится ему.
– Почему ты говоришь о смерти?
– спросил я.
– Хоть эти болваны и напали на тебя, но смертельных ран у тебя нет. Ты болен?.. Или смерть тебе предсказана, или ты хочешь призвать ее сам?.. По правде, у тебя больше прав на это, чем у любого другого; но такая кровь приносит несчастье земле, на которую пролилась. Мужайся, ведь ты пережил дни, хуже сегодняшнего...
Он покачал головой и помолчал немного, будто раздумывая, смогу ли я его понять. А я думал о его великих горестях и робко ждал его ответа, словно мальчик перед мужем.
Наконец он заговорил:
– Тебе я могу сказать. Ты пошел к критским быкам за афинян... Тебе ведь было знамение жертвы?
Я кивнул, потом вспомнил, что он слеп, и сказал "да".
Он тронул рукой свой разбитый лоб и поднял влажные пальцы.
– Эта кровь нисходит от Кадма и Гармонии - род Зевса, род Афродиты... Я тоже мог бы отдать свою жизнь. Когда чума поразила Фивы, я ждал только знака. Когда я снаряжал послов в Дельфы, был в душе уверен, что оракул скажет: "Царь должен умереть". Но от Аполлона пришло слово - искать нечистую тварь; и вот я начал искать, шаг за шагом во тьме прошлого, по тропе, которая привела меня ко мне же.