The madness (Безумие) (дилогия)
Шрифт:
61
Я сидел на краю обрушившейся дорожной эстакады и смотрел на колоссальный шпиль Башни, высящейся вдалеке. За моей спиной за песчаный горизонт уходило на перегруппировку жаркое и равнодушное Солнце, а ещё за моей спиной была точка эвакуации, до которой мой отряд так и не дошёл.
Рядом со мной лежал телефон с треснувшим дисплеем и чудом сохранившим крохи заряда, который я иногда восполнял. Телефон играл мне и закату тяжёлую и грустную электрогитарную музыку неизвестного мне раньше автора по имени Элия Кмирал под названием «The Line».
Одиннадцать часов моего остатка жизни истекли, но я не чувствовал сожаления.
Время сожалеть и сокрушаться прошло. Я через многое прошёл и многое понял. Единственное, что сейчас вызывало у меня лёгкое неудовольствие — труды последних дней оказались напрасными. Вся найденная и установленная мной взрывчатка у подножия башни… Какой в ней теперь смысл, если скоро город похоронит под собой ковровая бомбардировка? С другой стороны, моя цель всё таки будет воплощена — шестьдесят тонн золота, что свели с ума целый город, будут надёжно погребены под сотнями тысяч тонн камня и металла. Да, когда-нибудь его откопают, но это будет ещё нескоро. Я последний, кто знает тайну местонахождения кувейтского золота, но сегодня я исчезну.
Сожалел ли я о чём-нибудь? Да, как и всякий нормальный человек. Но я примирился с собой и своими грехами. И не выстрелил я в себя тогда совсем не потому, что цеплялся за свою действительно никчёмную жизнь… Нет, вовсе не поэтому.
Просто пока я жив, у меня есть шанс хоть как-то… нет, не исправить, но слегка загладить или искупить совершённое. Мне не вернуть погибших, но я могу хотя бы сделать их смерти не напрасными. Правильно ли я поступаю, продолжая убивать? Я думаю, что да, но я могу и ошибаться — нельзя исключать и такой возможности…
Я ошибался — у меня нет права судить. Но у меня есть право принимать решение — плохие ли, хорошие ли, но решения. А потом пытаться разобраться с их последствиями. А пустить себе пулю в лоб до этого момента — трусость. Так что, полковник Коннорс, Фрэнсис! Если вы меня сейчас слышите, то знайте: вы — трус. Трус потому, что застрелились не от груза пережитого, а от страха пережить ещё больше.
Я нащупал в кармане горсть найденных мной всеми правдами и неправдами армейских жетонов и рассыпал их перед собой. Они упали на песок, и передо мной тотчас же появились мои парни, словно живые.
Дойл, Си Джей, Кирк, Юрай. Они смотрели на меня без всякой злобы, разве что с лёгкой укоризной, и молчали. Слова были не нужны — мне незачем было вкладывать в их уста слова, что я не могу сказать себе сам, а могу услышать лишь от других.— Я по вам скучаю, ребята, — слегка виновато улыбнулся я, доставая «беретту» Фрэнсиса. — Я дурак, да? Подвёл вас и себя под черту… Столько всего натворил… Но надеюсь сегодня всё это кончится. Я так устал… Ребята, вы простите меня?
Где-то высоко в небе родился тяжёлый гул реактивных двигателей, и элитный район Эль-Кувейта — так и недостроенный «Шёлковый остров» с «Башней тысячи и одной ночи» в центре утонул в десятках взрывов.
С неба валились десятки и сотни бомб — обычных фугасок и мощных объёмно-детонирующих, спускающихся на парашютах и ровняющих целые кварталы. Ветер доносил до меня смрадный дым горящего напалма и чесночный запах белого фосфора.
Стена взрывов шла с востока на запад, и приближалась ко мне. Я снял пистолет с предохранителя, взвёл курок, приставил ствол к правому виску и закрыл глаза. Простите меня за всё. Я нажал на спусковой крючок.62
Эпилог
Я лежал и смотрел в усыпанное звёздами небо Карибов, переводя дыхание после долгого рассказа.
Зачём я всё это рассказал? Потому что только сейчас вспомнил всё. И потому, что если вновь забуду всё это, будут те, кто напомнят мне о том, что забывать нельзя ни в коем случае.
Кэрол, сидящая около разведённого костра, обхватила руками колени и смотрела на меня глазами полными даже не страха, а настоящего ужаса.
— Вайс… — подал голос Мао. — Это… было?
Я подумал о том, что подчас не мог различить в своих воспоминаниях сон и явь, реальность и наваждение, поэтому лишь пожал плечами в ответ.
— Кто знает…
— Я про такое слышала, — тихо сказала Кэрол. — Посттравматическое стрессовое расстройство. «Вьетнамский синдром». Сильная травма или переживание заставляют организм стереть память о той событии, ставшем причиной всего. Психогенная амнезия. Человек не способен воспроизвести в памяти событие в подробностях, иногда создавая совершенно иные воспоминания…
— Ерунда, — хмыкнул я. — Если мы что-то забываем, это не означает, что такого никогда не было. А если ты что-то помнишь очень хорошо, какая разница — было ли это на самом деле?
— Знаешь, Саша… — произнёс Датч. — Я всякое в своей жизни пережил и ещё больше всего навидался… Такого, от чего нормальные люди немедленно повесились или вскрыли вены… Такого, чем нельзя пугать ни детей, ни взрослый… Но это… Скажи, как ты смог справиться со всем этим?
И я вновь начал вспоминать. Как нашу колонну разгромили в клочья под Баакубой, а мы с ещё одним парнем выбирались из грузовика, где от ещё нескольких наёмников остались лишь одни ошмётки. Как лежал среди трупов в окопе под Киркуком. Как стрелял из вертолёта по разбегающимся людям над Мосулом. Как подсел на алкоголь и транквилизаторы. И как спустя четыре месяца после возвращения из госпиталя устроил бойню на базе. Как, спрашиваете, я смог справиться со всем этим?..