The Мечты. Весна по соседству
Шрифт:
Это он написал?
Это он написал.
Горящие в пальцах строки написал он. И даже неплохо помнил, как это было. Он тогда долго стоял в этой комнате, пока вокруг мельтешили люди, чтобы собрать его вещи и ни клочка от него здесь не оставить. А он все колебался: дожидаться ее или нет. Объяснять – или не надо. А потом впервые подумал, что если она сама к нему придет с документами о собственности на квартиру и потребует объяснений, тогда они смогут поговорить. Не раньше.
Потому и бил наотмашь. Потому и старался, чтобы месть вышла побольнее.
Отомстил? Отомстил. Кому? Бабе?
Борисыч был прав. Он слабак. И еще трус. Он жалок.
И тут неважно, что
Ни на черта ей его квартира.
Он направлялся сюда уверенный в своей правоте и возможности требовать чего-то. А теперь оставался лишь один вопрос: оправдаться как?
Как оправдаться?
Можно ли пытаться оправдываться?
Даже если она его не любила.
Когда он уходил, цветы так и остались в мойке на кухне, а рубиновый гарнитур – на тумбочке у входной двери. В его собственной голове – каша. Но это только на первый взгляд. Когда столпы убеждений рушатся и падают на землю, лишь сначала кажется, что все погибло. А потом раз – поднял глаза и обнаружил, что за столпами прятался потрясающий вид, которого прежде и не замечал.
Впрочем, в те минуты Моджеевскому было еще очень далеко до того состояния, когда можно поднять глаза. Он и выходил-то, понурив голову и почти ничего не видя перед собой. Ему столь многое еще нужно было обдумать. Столь важное для себя решить. Хотя бы попытаться понять, что дальше. Он странно смотрелся сейчас, бредя по просторному, как во дворце, холлу на первом этаж «Золотого берега» – будто был пьян, хотя не выпил ни капли.
– Роман Романович! – окликнул его консьерж, выводя из этого дикого состояния. – Роман Романович! Вы что же? Возвращаетесь? Апартаменты приходили проверить?
Моджеевский остановился и посмотрел на невысокого мужчину неопределенной возраста перед собой. Тот работал здесь с первого дня введения здания в эксплуатацию. Ромка его помнил. Они даже перебрасывались парой слов иногда. Мужичок дураком не был. Вечно разгадывал кроссворды, а если чего не знал – спрашивал проходивших мимо. Или играл в шахматы с кем-то из дома. Занятный дядька... что он там хотел?
– Да, приходил... проверить... – отрывисто ответил Роман.
– Вот хорошо, а то стоит пустая уже сколько. А как Евгения Андреевна?
– Что Евгения Андреевна?
– Ну... с вами же вернется? Вы же по осени вместе съехали. Заграницей где-то жили?
– Заграницей, - эхом повторил Роман, тупо глядя на консьержа и постепенно прозревая, что для этого мужичка они и правда съехали вместе. Исчезли в одно время. Не расставались. Он не читал желтой прессы и ничего не понял. И значит, Женя тогда не задержалась ни дня.
Ни к чему ей было оставаться здесь одной.
Можно бы узнать, выставлена эта квартира на продажу, но Роман заранее был уверен, что нет. Она просто забила на все и ушла.
Он жил с ней. Спал с ней. Планировал на ней жениться. И ни черта не знал про нее. Даже не пытался узнать.
А она – это как снег в январе у южного моря, его здесь почти никогда не бывает. И таких, как Женя, не бывает.
Такой бриллиант мало кому по карману
Как мы однажды уже упоминали, очаровательная жилица дома на Молодежной, незабвенная Антонина Васильевна Пищик, имея активную гражданскую позицию, в вопросах личной жизни была убежденной холостячкой, потому если ее и интересовали отношения полов, то только на экране телевизора и у соседей по дому. Относительно себя самой она неоднократно заявляла, что такой бриллиант мало кому по карману, и, сбежав лет шестьдесят назад из родного колхоза, чтобы мать не выдала ее замуж за пьяного тракториста, от перспективы выйти замуж за пьяного плотника с Солнечногорской мебельной фабрики, на которой трудилась сама, также отказалась.
Потому генеалогическое древо гордой фамилии Пищик в ее ветви потихоньку усыхало, ни разу не принеся плодов в виде детишек и, уже тем более, внучек и внучков, что было вполне закономерно – ибо рожать без мужа Антонине Васильевне не позволяли привитая с детства мораль и врожденная нравственность.
А значит, и печь пирожки, закатывать банки с вареньем и вязать носки эта почтенная дама не умела, хотя в вопросах внешней политики и национальной безопасности дала бы фору любой замужней гражданке ее возраста. Но, как бы там ни было, идти на праздник с пустыми руками – верх неприличия, а поскольку бежать за магазинными кондитерскими изделиями ей мешала гордость (чем она хуже других бабуль?), то с самого утра двадцать четвертого января она зависла на собственной кухне возле духовки, решив испечь на день рождения Жени Малич печенья на кефире, которые когда-то научилась готовить, чтобы не пропадал этот самый кефир недельной давности, и это было единственное, что Антонина Васильевна не без труда, но могла изобразить в смысле теста. Справедливости ради, рецепт своих фирменных коржиков, помнимый ею лишь в общих чертах, она довела до немыслимого совершенства, как и все, за что бралась по жизни. Вместо обычных кругляшков, сделанных при помощи граненого стакана, баба Тоня использовала красивые формы, взятые напрокат у Кларки Бухановой. А рецепт белой глазури увидела по телевизору в кулинарном шоу незадолго до Нового года и старательно записала в тетрадочку, в которую вносила, чтобы не забыть и для порядка, показатели счетчиков и тонометра.
Сей порыв, может быть, и казался чем-то из ряда вон выходящим, но Антонина Васильевна этими коржиками Женьку с самого мальства подкармливала, пока ее непутевые родители в технарях-институтах доучивались и пытались между собой разобраться. А сейчас вот вспомнилось да подумалось, что это самое незамысловатое лакомство ее должно порадовать – мириться-то идти все равно надо. Ну и пусть жила с капиталистом! Все равно же свое, родное, куда ее девать? Остается лишь понять и простить! Девке ведь под сорок. Тут не то что на олигарха кинешься, но даже и с иностранцем спутаться по дури можно!
Да и совесть за собственный длинный язык и обидные слова, сказанные Жене в порыве гнева, все-таки Антонину Васильевну мучила немало. Вот и торчала с утра пораньше на кухне, посмотрев только утренний повтор вчерашней серии «Любовного напитка» - новый сериал был не чета «Запретной любви», но хотя бы главного мужика там играл ее любимый усач Реджеп.
И пока печенья потихоньку подрумянивались в духовке, баба Тоня взбивала венчиком сахар с белком, стоя у своего окна, которое из кухни выходило во двор, и наблюдала, как под нежданным снегом с непокрытой головой по ступенькам на их крыльцо взбежал новый сосед из первой квартиры. Молоденький, хорошенький, с цветами. Прямо жених – ни дать, ни взять. То, что этот Артем Викторович (так он представился ей в первую их встречу), очень умный, было видно невооруженным взглядом – сразу все понял про бабТонин сарай и даже не пытался предъявить претензии, как, например, прошлые жильцы, которые мало того, что оккупировали сушилку на первом этаже, так еще и на бабТонино имущество посягнули. Дескать к квартире сарай полагается, а документов на собственность этих дополнительных квадратных метров у нее нету. Пока их пытались угомонить, они и съехали, задолжав квартплату за два месяца, аферисты несчастные.