The Мечты. Весна по соседству
Шрифт:
Оттуда, из окна машины, он смотрел, как оживает улица, как дворники начинают сгребать снег, а по шоссе запустили снегоуборочные машины. Он видел, как главный партизан дома на Молодежной с будничной сумкой отправился в сторону остановки общественного транспорта – черт его знает, куда старухе надо в семь утра выходного дня. Отмечал про себя, что нахохлившиеся птицы на электрических проводах похожи на нотный ряд. И совсем не думал, что ему говорить, потому что просто не представлял, что тут можно сказать.
В половине девятого из ворот двора пешком вышел
Он уже очень давно здесь как дурак.
И теперь, когда поднялся, когда она открыла, Роман с запозданием думал о том, что умудрился разрушить собственными руками.
– Доброе утро, - медленно сказал он, продолжая глядеть и понимая, что не может наглядеться.
– Доброе… - все еще не придя в себя, пробормотала Женя. Кашлянула, чтобы голос не звучал совсем жалко, и хмуро спросила: – Что… что ты здесь делаешь?
– Я... хотел... – Роман запнулся, потом сдавленно продолжил, - у тебя же вчера день рождения был, да, Жень?
– Был… - она непонимающе смотрела на Моджеевского.
И самое дикое, что в эту минуту точно так же непонимающе смотрел на нее и он.
Отлепился от стены. Придвинулся немного ближе.
И проговорил:
– Ну вот и... с днем рождения, Жень. Только с подарком ерунда получилась... не вышло с подарком. Можно я зайду?
– Зачем? – Женя сглотнула и заставила себя оставаться на месте. Роман оказался слишком близко от нее, и от этого ей становилось не по себе.
– Мне очень нужно с тобой поговорить.
– О чем, господи? – устало спросила она.
– О нас... – его голос наконец сорвался, да и он сам сорвался куда-то вниз с той высоты, на которую себя поместил, потому что считал, что имеет право. А сейчас на него смотрели ее синие глаза, и он не знал, как объяснить все этим глазам.
– Нам надо поговорить, - повторил он зачем-то и придвинулся еще немного, заполняя собой бреши в пространстве между ними.
– Нам не о чем разговаривать, - проговорила Женя. В это же самое время за спиной Романа скрипнула дверь, и хитрая соседская мордочка высунулась в небольшую образовавшуюся щель.
– Доброе утро, Женечка! Что-то у тебя визитеры со вчерашнего дня всё не заканчиваются. Весело живешь! – почти в тон собственной двери скрипнула соседка. Она перевела взгляд на Моджеевского и усмехнулась: – А вчерашние все с цветами приходили, что же вы так-то… С пустыми…
– Привет, Галя, - прервала ее Женя и, смирившись с неизбежным – очередной скандал сейчас совершенно точно был неуместен, отступила в сторону, пропуская Романа в квартиру. Он, быстро сообразив, что другого шанса не будет, торопливо шагнул следом за ней, в дверной проем, и на мгновение ей показалось, что от его внезапной близости, длившейся лишь мгновение, она могла слышать, как забилось его сердце. Господи, как же громко оно билось! Или это ее?
– А цветочный еще не открылся, когда я ехал, - хрипло прошептал Моджеевский, так глупо и немного по-детски оправдываясь.
– Проходи! – она отвернулась, разрывая все разом, закрыла дверь и ушла в кухню. Он недолго потоптался на месте. Потом все-таки разулся и скинул куртку, повесив ее на вешалку. И только после этого пошел за Женей, чтобы найти ее в одиночестве, сидящей за столом, отгородившейся от него ногой, закинутой за ногу, и целой столешницей, за которую неизвестно как пробиваться. Откуда ему было знать, что она попросту не хочет отсвечивать лишний раз, чтобы ему не пришло в голову, как меняется ее тело. Это еще не слишком бросалось в глаза, но при желании – заметить можно.
Впрочем, Моджеевский не подкачал. Теперь он просто сел напротив, смотрел лишь ей в лицо. И свой очень важный разговор начал с потрясающе оригинальной и очень своевременной фразы:
– Ты хорошо выглядишь, Женя.
– А ты по-прежнему вылитый Ричард Гир, - не подкачала и Женя как-то враз успокоившаяся. В конце концов, куда проще выслушать, чего он хочет, а потом решить, что и как делать дальше. От ее реплики его физиономия на мгновение перекосилась, будто он чего кислого съел. Моджеевский хорошо помнил, когда она это ему сказала. И что было потом – тоже.
Однако не без некоторого усилия, но взял себя в руки. В буквальном смысле – положил обе на стол и соединил ладони домиком.
– Я должен попросить у тебя прощения, - сказал он. – За то, как я поступил. Это было... отвратительно.
От его слов Женя на мгновение снова попала в его квартиру. В тот вечер, когда вернулась с работы. Вспомнилось, как ходила по пустым, брошенным комнатам. И сама она была такой же опустошенной и брошенной. Запахнув посильнее халат на груди, она подняла на Романа глаза и спросила:
– Если я скажу, что простила тебя, ты уйдешь?
– Нет, - он подался вперед, с перечеркивающим все его самообладание волнением воскликнув: - Нет, что ты! Если бы ты смогла меня простить, я бы все исправил. Я очень сильно ошибся насчет тебя, Женя, но сейчас... господи, да я не могу без тебя, все это время не мог! Я повел себя как мудак, я знаю. Я был неправ. Но сейчас я бы отдал все, что у меня есть, только бы ты простила.
Больше всего на свете ей хотелось поверить Роману. Несмотря на то, что все еще оставалась обида от того, как он все закончил, Женя точно знала, что могла бы его простить, если бы верила ему. А она не верит. Кроме того, в ее теперешнем положении она отвечает не только за себя. И думать ей не о себе, а прежде всего о ребенке.
– Ты повел себя так, как счел нужным, - она нарочито легко пожала плечами и посмотрела ему прямо в лицо. – Но я не хочу возвращаться в прошлое.
– Это не прошлое, - выдохнул Рома. – Для меня это не прошлое.
– Мы с тобой слишком на многое смотрим по-разному.
– Я знаю. Я и тогда знал. Не сразу, ты не думай... Просто в какой-то момент все полетело.... я потерял надо всем контроль.
Моджеевский замолчал и вгляделся в ее черты. В глазах, в губах, в складке у рта и в гладкой, лишенной морщин переносице совсем ничего нельзя было прочесть, но главное – и злости не было. Главное – не прогоняет. К шпилькам Роман был готов, но почему-то чувствовал облегчение от того, что как там, на лестнице – не гонит. И значит, можно говорить.