The Мечты
Шрифт:
Он вцепился одной рукой в бортик, едва не смахнув с него чашку. Другой еще пытался потушить окурок в пепельнице, отчаянно булькал и сквозь слезы вглядывался в женскую фигурку из старого дома, так мешавшего ему жить.
Женя!
Как он в прошлый раз не признал!
Эта с труселями – совершенно точно Женя! И вот то розово-голубое – ее. И вот это… темно-синее – какого-то мужика, с которым она живет!
Пытаясь справиться с кашлем, Роман взял свой кофе, отпил немного, но этим сделал только хуже. Сердито отставил
И невольно вспомнились Роману и Москвич, и его владелец-олигофрен, и тот факт, что и разговаривал он с этой женщиной всего-то несколько раз и, в основном, на повышенных тонах. А уже необъяснимо считал своей. Между тем, ее социальный статус если и был более-менее ясен, то совсем неясен семейный. И это начинало накалять, поскольку уж чем-чем, а терпением Моджеевский не обладал, что и продемонстрировал буквально через минуту, когда к нему сунулась Лена Михална.
– Роман Романович, завтрак готов! – сообщила она, сияя улыбкой.
– Не буду! – рявкнул он, будто она была в чем-то виновата, и обиженно, как ребенок, надул губы.
– Ну, не буду так не буду, но пирог получился – пальчики оближешь, - не стала спорить с ним домработница, легко пожала плечами и вышла. Разве что не потрепала за волосы, как сделала бы со своим пятилетним внуком. А сам Роман тяжело вздохнул и послушно поплелся за ней, завтракать. Потому что работа, мать ее, не ждет. Даже в воскресенье.
Утром понедельника, не сулившего ничего хорошего
– Алена, живо вызовите мне Фролова, если этот идиот соизволил явиться! – донеслось из кабинета генерального директора и держателя контрольного пакета акций «MODELIT Corporation», Романа Романовича Моджеевского, утром понедельника, не сулившего ничего хорошего. Поговаривали, в воскресенье он тут на дыбы встал, срывал раздражение на всех подряд, требовал зачем-то Фролова, отбывшего на законные выходные, коих не видел уже с полгода, и лишь к концу дня хоть немного угомонился. Однако предчувствия Алену обманывали редко. И шеф в понедельник явился мрачнее тучи.
Торопливо набирая секретаря зама, Алена нервно поглядывала на дверь Моджеевского, раздумывая, кофе сегодня нести с сахаром или без. Подчас сахар выручал, если любимый Роман Романович, доведенный до крайности, готов был спустить всех собак на кого попало. Но он же и служил причиной страшнейшего нагоняя, получаемого уже непосредственно Аленой, в том случае, если Роман Романович еще имел некоторый запас терпения. На сахар, которого Роман Романович избегал, этот запас и уходил, и тогда тесно становилось вообще всем.
Вот и бедолага Фролов шел к нему, как будто поднимался на Голгофу.
Даже брякнул Аленке, колдовавшей над кофе – все-таки горьким, что-то вроде: «Не поминайте лихом». И скрылся за дверью начальственного кабинета. А секретарша, практически не отходя от кофемашины, слилась с щелью в дверном проеме. Правильно подобранные секретарские руки, как известно, способны вытягиваться на любое расстояние в зависимости от потребностей и условий работы. А уж секретарские уши – так и вовсе улавливают абсолютно любое колебание воздуха у тела руководителя, включая рот как источник звука.
Как ни странно, воплей из кабинета не доносилось, и тушка несчастного Фролова на пол в бессознательном от ужаса положении не брякнулась.
Нет, голос Моджеевского звучал вполне себе спокойно и даже практически по-дружески.
– А помнишь ли ты, Виктор Валентинович, как три года назад, когда мы пытались отбить землю под особняком на Молодежной для четвертой секции, ты пробивал список, кто там прописан, искали кто согласится на переселение, чтобы снести все к собакам? Ну, пока не оказалось, что тот дом – гребаный памятник и никто его не отдаст?
– Эм-м… ну-у-у… м-м-м-у-гу-у, - пожевав, на всякий случай согласился Фролов, глядя в цепкие глаза господина Моджеевского.
– А список сохранился, а?
– Дык… можно попробовать поискать, - неуверенно кивнул Виктор Валентинович. – Времени-то прошло много…
– Ну ты уж сделай милость, дорогой, поищи, - распорядился Роман Романыч таким тоном, что вариантов не оставалось. Ясно было, что придется, даже если не найдется, составлять по новой, только теперь бегом. Потому как генеральный, судя по настрою, ждать был не расположен.
– Так а… зачем нам? Списки-то? – предпринял Фролов слабую попытку отмахнуться от нового замечательного задания, заранее готовясь выслушать все, что скажет ему Моджеевский, но тот неожиданно замялся, будто бы на ходу придумывал версию.
Версию, которая в итоге прозвучала следующим образом:
– Так они ж, Виктор Валентиныч, прям под боком у нас… Митинги устраивают, протесты, жить не дают ни рабочим, ни нашим жильцам. Шумные очень… вот думаю… как задобрить-то.
– Ну если так, то без толку.
– С чего ты взял?
– Самых буйных не задобришь, у них дело принципа. А смирные – они и так смирные.
Моджеевский помолчал. Вид его начинал терять благостность, обнажая реальную картину – перечить шефу в таком настроении точно было нельзя. Если он вбил себе чего в голову – так вынь да положь.
Роман Романович нахмурился, откинулся на спинку своего кресла и наконец проговорил:
– А ты все-таки поднатужься, Витя. Если я говорю, что надо, это значит – надо у меня в почтовом ящике, а не потрындеть о гипотетическом.