The Phoenix
Шрифт:
– Держи образ матери в голове. Повторяй ее имя – тени сами приведут нас.
Я пытаюсь думать о том, что так важно, но покрываюсь мурашками, прикрывая глаза. Нико – друг и наставник, – рядом. Совсем рядом, запредельно близко. И об этом совсем нетрудно забыть, когда его рука, отпуская мою ладонь, касается то предплечья, то изгиба локтя. Словно боится потерять контакт со мной.
Ну конечно. Это необходимость, чтобы я «не застряла» в тенях. И я в который раз напоминаю себе об этом. Приходится поднапрячься, вспоминая имя той хрупкой женщины с сигаретой во рту, ведь ее образ – с отблеском седины в светлых волосах, тонкими
Я не врала Нико, когда рассказывала историю о том, как оказалась в приюте. На самом деле, я раскрыла ему душу, не задумываясь об этом, а значит, врать в тот момент было моей последней задачей. И все же – это была я. Я – темноволосая, зеленоглазая, с прорезью веснушек и ямочками на лице. Я в двенадцатилетнем возрасте оказалась за пределами приюта. Возможно ли это?
Ее звали Пэгги. И, если мое имя могло значить «храбрая», то ее, скорей всего, означало «светлая». Именно это слово пришло на ум, когда я впервые увидела ее. Имя женщины тает на губах, хотя я даже не произношу его вслух. Все, что нужно помнить – ее ссутулившуюся спину, глаза, полные ласки и улыбку, такую же теплую и обезоруживающую, какой была она сама.
И это имеет некий отклик в тенях. Резкий толчок воздуха нам в спины, и ладонь Нико сильнее сжимает плечо. Все эфемерные, легкие и парящие чувства исчезают из моей души.
– Что происходит? – едва слышно спрашиваю я.
– Будь начеку, – бросает Нико как-то совсем тихо.
– Я думала в тенях мы в безопасности.
– Так и было, – отвечает ди Анджело, но помедлив, добавляет: – раньше.
Наконец, мое имя не оправдывает моих чувств. Мне было страшно, и никакой особой храбрости я не испытывала, хотя бы потому, что увидела отблеск стигийской стали. Нико обнажил меч. Вот только не уверена, что он особенно поможет нам в схватке с тенями.
Звездное небо стало непроницаемо черным. Стены (если это только были стены) дрогнули, а нас тряхнуло вслед за ней. Рука Нико, отчаянно сжимавшая мою ладонь, отчего-то холодеет и становится все более влажной. Он боится. Боги, Нико – Бесстрашный – ди Анджело боялся за нас обоих. Не мне одной стало не по себе, когда из мрака, нам навстречу, скользнуло что-то легкое и воздушное, словно подброшенная в воздух ткань атласа.
– Держись рядом и ни в коем разе не выпускай моей руки, поняла? – голос грубый, но скорей от страха, что я вновь ослушаюсь приказа.
В этот момент я клянусь себе, что не ослушаюсь наставника, подтверждая это коротким кивком головы. А уже в следующее мгновенье раздается голос незнакомки:
Ты все-таки пришла за ней.
В ужасе я оборачиваюсь к Нико. Его лицо сосредоточено и напугано, но явно не удивлено. Голос девушки заполняет меня всю до краев, как когда-то это было в воспоминаниях Гелиоса.
Он не слышит меня. И никогда не слышал. Ты должна разжать ладонь, Беатрис, если хочешь узнать всю правду до конца.
Я подавляю приступ паники. Нет, так и должно быть. В сделке с богами всегда есть двойное дно: вот он, наш камень преткновения. Если я не разожму ладонь – не узнаю, где Чарли. Не узнаю, где Чарли – восстанет Уран. Восстанет Уран – особенно и раздумывать будет не над чем. Вот только остальная
Конечно, Беатрис. Важен Чарли, а все остальное ты переживешь, поймешь и проглотишь, ради своей семьи и друзей. Гелиос не врал тебе – Пэгги мертва и ждет тебя среди теней, но Нико…
Голос эфемерной незнакомки надламывается. Нико по-прежнему настороже, но он даже не замечает, как она медленно выплывает из темноты, освещая тусклым светом окружающую тьму.
Ему не найти твою мать. Он ни при чём.
Я все еще смотрю на ди Анджело. Такого строгого, но в тоже время растерянного. Впервые в жизни я не хочу менять его судьбу, не хочу помогать пережить ему это, я просто хочу, чтобы он был рядом вот такой: грубый и жестокий, в чем-то эгоистичный, в чем-то надменный, через чур гордый и непостоянный, но почему-то уже знакомый и близкий. Я знаю, как разлетится его крик: надрывным, рваным окликом в пустоту теней. Он с ума сойдет. Конечно, сойдет с ума, когда узнает, что именно я собираюсь сделать. И я не должна дать ему шанса ухватиться за себя, удержать и сломить последнюю соломинку, ведущую меня к Чарли.
Времени мало.
Этот выбор – Чарли или Нико – становится решающим и в то же время слишком сложным. Но я делаю его, повинуясь какому-то внутреннему чутью.
– Нико, – зову я тихо, стараясь перехватить его вторую ладонь с мечом.
– Не сейчас, Трис. Мы должны занять позиции, обороняться. Черт, как невовремя ты забыла спату, – хамит он по привычке.
– Прости меня, ладно?
Когда в следующее мгновение его глаза, раскрытые от ужаса, встречаются с моими, я уже вырываю свою ладонь и отталкиваю ошарашенного Нико в сторону. Не так сильно, чтобы он очутился во мгле небосвода, но достаточно, чтобы атласная незнакомка поглотила меня. В буквально смысле: ее руки выхватывают мои и тянут на самое дно мира теней. Я закрываю глаза и чувствую только слабый, пронизывающий ветерок, что проходится по коже. Она не пытается убить меня, ведь если бы атласная могла – я бы уже была мертва. Страха больше нет, как нет и чувства горечи. Все, что я делаю – все, что делала и буду делать – в основном складывается из необдуманных поступков, которые в итоге могут спасти жизнь не только моему брату.
Твоя мать может гордиться тобой, Беатрис.
– По-моему, это последнее, что она должна делать в сложившейся ситуации, – глухо отвечаю я.
Мы то взмываем вверх, то опускаемся на самое дно – там, где озлобленные тени подвывают в своей жуткой, устрашающей манере. Спустя мгновение я понимаю, что этого прежде не было. Они просто скользили мимо нас, а теперь буквально тормозят любое наше продвижение вперед. Кажется, это дело рук Нико. Он пытался остановить нас, пытался понять причину моего поведения, пытался нагнать нас, чтобы высказать мне все, что думает по этому поводу.
Но едва тени вновь обступают нас, как все меркнет. Небосвод, мир теней, сами тени, даже мгла – все исчезает, погружаясь в то самое, уже знакомое мне, ничто. Я продолжаю чувствовать руки атласной на своих плечах, но больше нет того ощущения эфемерности, будто она покрывается плотной оболочкой. Кожей. Боги, она становилась человеком. Я не выдерживаю и резко оборачиваюсь.
Мягкий, теплый свет, исходящий от нее, по-прежнему выбивал из колеи, но лицо, лицо стало знакомым мне.
И тогда я шепчу: