The Phoenix
Шрифт:
– Пока вы рассуждаете о том, куда направить Арго-II, на земле уже происходят катаклизмы. Уран пробуждается. Вы можете не верить мне, но Беатрис – единственная дочь Гелиоса. Она и Чарли – связаны, и только она может изменить ход его судьбы.
– Выключите это сумасшедшее радио, – бросает Аннабет, презрительно глядя на Калипсо.
Богиня пожимает губы и подается чуть вперед.
– Я говорю правду. Это может доказать Пайпер, которая уже не в первый раз за сегодня применяет ко мне свою магию.
Дочь Афродиты
– Ты подвергла Беатрис опасности. Гелиос мог уничтожить ее, как уничтожил бы любой олимпиец каждого из нас.
– Это другое. Беатрис непризнанный ребенок, – упрямо начинает богиня. – Она – единственный человек, который может остановить феникса.
– Чарли – ребенок, Калипсо, – не удерживаюсь я. – Я верю в то, что кто-то желал для него лучшей защиты и потому выбрал именно нас. Но то, что он может навредить всему человечеству…
– Ты не знаешь, на что он способен. И никто не знает. Никто, кроме богов, которые однажды уже имели дело с ним.
– Бред, – встревает Аннабет. – Это мифы. И не все из них являются правдой.
Это немного удивляет меня, ведь обычно Воображала придерживалась другой тактики относительно любой другой греческой литературы: принимать все за правду она не могла, но без особой трудности могла отличить правду от вымысла.
– Да, но боги существуют, у них есть дети, именуемые полукровками, а ты без особых проблем можешь нарваться на гнев богини.
Аннабет приподнимается со своего места, упираясь костяшками в стол.
– Я надрала задницу Гее, с тобой-то уже точно управлюсь.
– Или мы вернемся к мифам и будем держать в голове мысль о том, что у нас осталось только три дня, – вмешиваюсь я и оборачиваюсь к Калипсо. – С чем уже сталкивались боги?
Калипсо упрямо вскидывает на меня свой взгляд, продолжая косо поглядывать на Воображалу. Та же, видимо, не собиралась так просто сдаваться, усевшись и скрестив руки на груди. Но богиня продолжает, пусть и с неохотой.
– Это случилось тогда, когда Финикия – город Священной Птицы – стал городом славы Гестии. Уже тогда Гелиос был не в особом почете, а его птица-феникс на Олимпе считалась лишь выдумкой. Бесполезное, второсортное божество, пробуждающее мир смертных. Для олимпийцев он был никем, и никто не обратил внимания, когда город, названный в честь его символа, стал поклоняться Гестии. Время шло. Финикия развивалась, становясь наряду с Фракией и Сицилией. Но вместе с развитием приходило и неверие – божества стали выдумкой старца, а люди превратились в алчных псов, не желавших чтить собственные традиции…
– И откуда столько познаний? – слащаво спрашивает Аннабет. – Ты же так долго пробыла в заточении, дочь Атланта?
Лицо Калипсо на мгновение меняется: становится ожесточенным и грубым, по-настоящему жутким. Вспомнив ее отца,
– Мифы, – напоминаю я мягко, глядя в глаза Калипсо.
Мгновение, и она снова становится прежней собранной девушкой, в обычной подростковой одежде.
– Тогда-то боги и наслали на все города Греции голод. Он длился долгие месяцы, «очищая» оскверненные земли от неверующих тварей. И людям приходилось верить в то, что так безжалостно убивало их. Но ни мольбы, ни подношения не смягчили их наказания. Люди вымирали целыми селениями. И, когда во Фракии осталось всего несколько десятков семей, осиротевший ребенок взмолился к Гелиосу, который не отвернулся от людей, а продолжал восходить по утрам на горизонте. Он молился так долго, пока не потерял сознания под палящим солнцем. Но вместо урожая или скупого дождя, дитя вдруг покрылось языками пламени и сгорело заживо на глазах у всего селения.
– А после, – неожиданно встревает Пайпер, – он переродился в того самого феникса?
Калипсо слабо кивает головой.
– Он опустился в храме Гестии на Олимпе, и пламя ее очага окрасилось в ярко-алый цвет крови тысячи погибших людей. Их крики оглушили богов, а свет пламени ослепил их. В тот же день Греция ожила под проливным дождем и всходившим на глазах урожаем. С тех пор – Гестия хранительница очага, что поддерживает мир и покой на Олимпе. Только из-за него неверующие люди еще не погребены заживо.
– А феникс? – спрашиваю я невпопад.
Калипсо слабо улыбается.
– Так всегда было заведено: чтобы проснуться ото сна, он должен умереть.
– Ведь ей, чтобы жить, суждено умереть, – Вальдес присаживает рядом с богиней и целует ее в плечо как-то совсем по-детски. – Ты у меня умница, конечно, но откуда тебе все это знать?
– Гелиос. Он долгое время скрывался от богов. А затем, когда его нашли, попросил убежища на Огигии, – при этих словах ее голос неумолимо дрогнул. – Он всегда был добр ко мне. Заботился так же, как и твой отец, но ему не суждено было спастись…
Тишина мгновенно накрывает нас всех пластом бетона, давящим к земле. Каждому нужно задать слишком много, но все мы понимали, что это не самое лучшее время для вопросов, и потому продолжали сопротивляться голосящей тишине. Незаметно Лео подталкивает Калипсо плечом и слабо, но преданно улыбается ей. В этом, наверное, и состоит вся романтика жизни полукровок: не умри, поддержи того, кого любишь, и будь с ним честен до самого конца. И еще одно: не дай ему умереть. Я оборачиваюсь к Аннабет и вновь замечаю резкие перемены в ее лице: злость, агрессия, беспричинная ухмылка. Она смотрит на всех нас с таким презрением, что сдерживает поток ругательных слов силой своей непоколебимой воли.