The Phoenix
Шрифт:
– Мы отправляемся в Нью-Йорк…
Я знаю.
Голос ди Анджело чуть дрогнул, и он поправляет:
Мы знаем.
– Как ты связался со мной? – на одном вздохе произношу я.
Знакомый издевательский смешок.
В конце концов, я – сын Аида. Встретимся на шестой авеню.
И вода словно выливается через раму того самого окна. Синяя темнота спадает, а перед глазами восстает деревянный пошатывающийся потолок. Нико жив. Беатрис жива. А мы направляемся в Нью-Йорк. Только зачем?
Прежде, чем я успеваю задать себе этот вопрос,
– Нет.
– Ты должна поесть, – упорствует второй, не менее знакомый.
– Не голодна, сказала же.
– Дай мне хотя бы сменить тебя…
– Пайпс, – резко одергивает Аннабет, – я очень благодарна тебе за поддержку, но, к счастью, не нуждаюсь в ней.
Они замолкают. Я слышу, как за иллюминатором свирепствует ветер. Погода не улучшилась. По-моему, стало только хуже, но я отчего-то не чувствую холода. И только сейчас замечаю, что тяжесть не спала. Только на этот раз это не давление, а груда теплых одеял.
– Ты так изменилась за последний месяц, – тихий, пустой голос Пайпер раздается в глухой тишине некстати. – Не понимаю, почему, Аннабет? Мы были лучшими подругами.
– Все в порядке.
– Нет, не в порядке. Ты говоришь это каждый раз, когда я пытаюсь начать разговор, – упрямо повторяет дочь Афродиты. – Мы не чужие люди. Ты можешь мне доверять.
– А что, если я просто не хочу разговаривать с тобой на этот счет?
– Но для этого должны быть причины.
Голос МакЛин делается ломким. Я ощущаю, как каждое слово, будто пощечина, опускается на ее лицо. К несчастью, эту Аннабет не останавливало даже тот факт, что ее подруга готова вот-вот расплакаться. Ее вообще ничего не остановит.
– Это все, что ты хотела обсудить? – спрашивает Воображала едко. – Потому что я таки не хочу обсуждать это с тобой.
Самая звонкая из всех пощечин. Пайпер встает со стула, и тот отзывается тихим скрипом. Она не посмела хлопнуть дверью. Не посмела возразить. Не позволила себе оскорбить Чейз. Почему же Аннабет позволяет себе это? Я надеялся, что услышу ее тихий плач, всхлип, пусть даже ругательство. Но ничего этого не было. Есть только тихое постукивание где-то наверху и звук завывающего ветра за окном иллюминатора.
Безразличие. Ей безразлична участь каждого из нас. В особенности меня.
Вспоминая то, как всего несколько часов назад мои губы касались ее, я невольно становлюсь свидетелем того, как меняется мое отношение к ней. Не любовь? Не ненависть? Не злость? Не доброта? Это что-то смешное. Что-то не сочетаемое, но соединившееся по воле случая.
Она сидит у стола. В углу комнаты, не замечая при этом, что я уже давно наблюдаю за ней. Сутулая спина, разметавшиеся по плечам золотые локоны и тени, что скачут по ее голубому пуховику. Несколько раз она передергивает плечами, что-то бормочет под нос. Такая знакомая. Такая до боли родная. Моя. Моя Аннабет, которая уже давно мне не принадлежала. Холодная, озлобленная и чужая, а сердце по-прежнему щемило в груди из-за отвратного, непонятного и все такого же чужого желания обнять ее за плечи.
Нужно бы забыть об этом. Сосредоточится на том, что важно – жизни миллиардов людей зависят теперь от семи полукровок. Сконцентрироваться на том, что мы должны остаться в живых, каждый из нас. Но я не могу. Хочу и не могу. Вспоминая, как обнимал Аннабет прежде, как таял в руках этой вредной девчонки, и как переживал рядом с ней сотню смертей и жизней.
С каждым нашим столкновением становилось ясно – чем дальше она отталкивает, тем ближе я хотел быть рядом с ней.
– Ну, что ты так смотришь на меня? – насмешливым голосом произносит она.
Я прихожу в себя как раз в тот момент, когда Аннабет встает со стула и бредет к моей кровати.
– Я…
– Молчи. Ты слишком долго пробыл без сознания, – своим обычным, строгим тоном произносит Чейз, присаживаясь на корточки рядом с постелью.
Ее ладонь касается лба, а затем она облегченно вздыхает.
– Хвала богам, – улыбается она. – Лихорадка прошла.
Я недоуменно хмурюсь.
– Да, Джексон. В конце концов, ты не Геракл и не Ахилл. Как себя чувствуешь?
– Мне можно говорить? – растерянно спрашиваю я.
Воображала улыбается. Удивительной, необыкновенной улыбкой.
– Значит лучше. Яд гончих слишком сильная штука.
И воспоминания огревают меня по голове в эту же секунду. Я был на грани. Это было слишком близко к смерти. Когти вошли слишком глубоко, занося в кровь смертоносный яд. И говоря смертоносный, я никак не преувеличиваю, вспомнить хотя бы создателя гончих.
Я ежусь.
– Холодно? – тут же находится Аннабет. – Мы нашли всего два одеяла, и одно из них пришлось отдать Талии. Пыльники не согревают, да?
Все равно, что я снова концентрировался на поднятии волны, представляя, как она зарождается во мне самом. Чувство – огромное, ластящееся цунами, что не уничтожает, а обволакивает меня, оставляя после себя приятную дрожь. Стараясь не подать виду, я спрашиваю:
– Поэтому я лежу на животе? Ты выводила яд?
Аннабет закатывает глаза.
– Больно мне нужно твое спасение, Джексон. Но тебе лучше не двигаться до прибытия.
– Это будет сложно, учитывая, что в пути нам осталось провести двое суток, – шутливо бросаю я.
Вот только Воображала почему-то напрягается. Заглядывает в самую душу своими стальными глазами и расстроено качает головой.
– Я же говорила, ты пробыл без сознания слишком много…
Приходится привыкнуть к той мысли, что полукровкам нельзя быть эгоистами.
– Сколько? – опустошенно спрашиваю я.
– Несколько часов до начала представления, – хрипло отвечает Аннабет.
Я собираю всю силу воли в кулак и привстаю на локтях, чтобы оказаться с ней на одном уровне. Она пытается отстраниться, но прекрасно понимает, что это не поможет. И потому, когда я выхватываю ее локоть свободной рукой, она даже не сопротивляется.