The Phoenix
Шрифт:
– С ним все в порядке, – вторит моему голосу Аннабет.
– Почему он без сознания?! Почему едва дышит?
– Би, – начинаю я грубо, – нам нужно уходить! Немедленно! Апполон не продержится долго!
– Я боялась, так боялась, что вы не успеете. Мне казалось, что мне придется убить его. Думала, вы никогда не простите меня.
– Все в порядке, Би, – продолжаю успокаивать ее я.
Она слишком много пережила. Настоящая истерика, вопрошающий вопль о помощи. Она едва не убила своего брата. Обнимаю ее настолько крепко, насколько это вообще возможно. Она всхлипывает, пытается собраться с последними силами. Позади нас раздается отголоски боя. Холод продолжает
– Пожалуйста, – хрипло прошу я, – соберись с последними силами. Мы должны идти.
Она слабо кивает головой. Я беру на руки тело Чарли. Его лицо совсем детское, беззаботное и спокойное, словно он прибывал во сне. Там, где Би все еще с ним. Там, где Би всего лишь человек, а не герой, который пошел на все ради спасения своего брата, ради спасения нас самих.
Неистовый вопль Хионы.
– Не смейте!
Аннабет, должно быть, бросается следом. Чувствую, как сзади раздаются все новые удары. Апполон держит оборону из последних сил. Быть может, это стоит богу слишком много сил, но он продолжал защищать нас так, словно мы были действительно важны. Боль в каждом нерве отдается пульсирующими, колющими ударами по всему телу. Игнорировать это невозможно. К выходу из храма Гестии осталось сколько? Сто шагов? Пятьдесят?
Метр за метром.
Хромая на одну ногу, несусь вперед. Боль, ужас – все это я оставляю позади. У нас еще был шанс. Шанс из миллиона. Шанс, что мы выберемся. Проношусь мимо льдин и раскуроченных плит, в попытке прорваться к лифту. Вот оно. У нас почти получилось. Я огибаю последнее острие, прижимая тело Чарли к себе. Мы смогли? Это конец. Это, черт побери, конец. Дальше будет хуже. Мы должны будем научиться выживать в ледяном замороженном мире, но разве это важно? Мы смогли! Я едва не плачу, чувствуя, как радость заполняет меня всего до остатка. Это желание жить бьющее через край заставляет меня забыть о боли, о страхе, об отчаянии.
Этот поиск завершился. А мы снова остались живы. Воображала будет рядом. Будет рядом, как и Беатрис. Как и ее брат. Все наладится. Мы выстояли теперь, выстоим и в следующий раз. Десятки тысяч раз.
– Аннабет, скорее, – бросаю я, обернувшись.
Хиона больше не нападает. Апполон больше не пытается защитить нас. А Воображала не следует за мной. Она так и замерла у пламени Гестии, словно дивуясь причудливому, завораживающему танцу. Она стоит ко мне спиной, ссутулившись в своей привычной детской манере. Аннабет держит в руках свой кинжал, стирая с него что-то одним легким, едва уловимым движением. Я пытаюсь позвать ее, но не успеваю, потому что она оборачивается. Серые грозовые глаза не излучают ни йоты эмоций. Светлые вьющиеся волосы смазаны в бордово-темных тонах чего-то липкого, отчего золотые пряди липнут ко лбу девушки. Лагерная футболка, выглядывающая из-под пуховика, застлана кровавыми следами. Она наклоняется над очагом, и, словно стряхивая капли воды, окропляет столетнее пламя чьей-то кровью.
– Все это время вы ошибались, – произносит она не своим голосом. – Вы мечтали поймать Феникса тогда, когда он был под вашим носом. Мальчик – всего лишь приманка моего Господина.
Пламя гаснет мгновенно.
– Истинный Феникс всегда был в теле этой девушки.
Толчок вибрации расходится на многие несуществующие мили вокруг. Холод, время, ощущения, целый Олимп замирает. Не происходит ровным счетом ничего, словно вместе с пламенем погас целый мир. Пепельные волосы покрыты алой кровью. Темно-зеленые глаза замерли, глядя на нас с Чарли. Она лежит, не двигаясь, будто наблюдая
–Беатрис…
Hans Zimmer – 12 Years A Slave – Solomon
Мы всходим на корабль тогда, когда Эмпайр-стейт-билдинг, как и весь Манхеттен в округе, накрывает тьма. Свинцовые неестественные тучи скрывают Нью-Йорк в глумящейся, мертвой тишине. На корабле тихо. Джейсон бинтует кому-то раны, Пайпер раздает амброзию, у руля незнакомый мне парень. Фактически ничего не изменилось. Все кидаются к нам, принимая из моих рук тело двенадцатилетнего мальчугана. Апполон восходит на Арго-II, сжимая в руках тело Аннабет, последним. Он последний. За нами никого нет.
Хейзел спрашивает меня о чем-то. Пытается объяснить что-то, но я мало слушаю ее. Мало слушаю, потому что не понимаю ее. Не понимаю ее, как и то, зачем вообще оказался живым. Не понимаю, почему доверился собственной слепой вере в то, что все будет в порядке.
Но это не последнее испытание. Испытание, к которому я не был готов.
Он оказывается рядом в ту же секунду. Оказываюсь прижатым к мачте. Разъяренный жуткий взгляд полный ненависти и один единственный вопрос, на который у меня не хватало сил ответить:
– Где она? – членораздельно произносит сын Аида.
Мне тяжело дышать, но не из-за его мертвой хватки, а потому, что сил не хватит признать правду: я не сумел спасти второго близкого ему человека.
– Ее больше нет.
Пламя Олимпа гаснет только теперь. Только теперь, когда Карманного Солнца больше не было рядом с нами.
====== Эпилог ======
John Murphy – Sunshine (Adagio In D Minor)
Когда я открываю глаза, повсюду лишь темень. Холод пробирается по вымышленному телу. Все, что я чувствую – легкость и пустоту. Ни мыслей, ни воспоминаний, ни желаний, ни потребностей. Единственное, что беспокоит меня – неведомая тень, скользящая в темноте где-то впереди меня. Начинаю движение. Наверное, у меня есть для этого ноги. Только чем старательнее я иду за тенью, тем дальше она отдаляется от меня. Тишина. Она будто заполняет все пространство.
Пустота и тишина. Это место напоминает мне «ничто». «Ничто», которое старается поглотить меня. Оно стерло мои воспоминания и выпило до дна любые жалкие попытки к существованию. В этом месте я есть только благодаря тени, скользящей впереди, но и она, кажется, слишком невесомой мне.
В мире все относительно. Желания. Мысли. Помыслы.
Все относительно моей жизни и моего существования. «Ничто» доказывает это. Кажется, я долго боролась. Долго и мучительно. Тело устало от борьбы, так же, как и моя душа. Теперь нет ни того, ни другого. И так проще. Так легче.
Единственное, что тревожит меня – чужое, неясное мне имя. Холод забирается внутрь. Чувствую, как дрожу от немыслимого ледяного дыхания. Чувств нет. Нет, так же как и желаний. Эту молитву я повторяю как проклятая. Может быть, от того мне и было легче? Имя вертелось на языке. Я знала его. Знала, что миллионы и тысячи жизней назад произносило его так же ясно, как теперь эту однотонную молитву об отсутствии любых признаков жизни.
Здесь все иначе. Это место было нематериальным. Любое слово имело свой вес, свою силу. Я знала это на интуитивном уровне, который подсказывал мне: если я не успею произнести имя – тень пропадет. Тогда пропаду и я. Если все, что связывало меня с тенью – это имя, то я проиграла. Мне не вспомнить его. Ведь нет ни чувств, ни желаний, ни помыслов. Все относительно.