Тиберий. Преемник Августа
Шрифт:
Судя по всему, на основании добытых доказательств Нерона и Агриппину можно было привлечь к суду. Однако сделать это на законном основании было весьма трудно. Преданные им друзья осмелились действовать в их интересах. Даже против Нерона свидетельства были скорее косвенные, нежели прямые. Чтобы провести суд над Агриппиной и Нероном, следовало предъявить косвенные обвинения, достаточно сильные, чтобы компенсировать отсутствие реальных. Однако это было невозможно, пока жива была Ливия Августа. Она оставалась основным препятствием, и даже отчуждение Тиберия не заставило ее отступить.
Во время напряженного перерыва, вызванного казнью Сабина, отношения между партиями оставались натянутыми. Все еще невозможно было узнать, как много известно Тиберию. Нерон проявлял признаки беспокойства. Он открыто выступал против Тиберия и не заботился о том,
Особенностью этого времени стало возвеличивание этруска. Блеск его нимба начал затмевать солнце Тиберия. Вопрос, кто из них солнце, а кто его спутник, стал занимать умы многих людей. Сенат постановил воздвигнуть алтарь Милосердию и Дружбе, позади алтаря воздвигли статуи Тиберия и Сеяна — еще одна пара Божественных Близнецов. Сенат торжественно просил их чаще появляться на людях. Очевидно, они по-разному это понимали. Сеян с радостью согласился красоваться на публике, Тиберий не видел в этом необходимости. Поэтому вместо того, чтобы отправиться в Рим, он посетил Кампанию. Каждый, кто мог двигаться, спешил нанести им визит, особенно Сеяну. Сенаторы, всадники и простой люд осаждали двери этруска. Однако попасть к Сеяну было трудно. Он принимал лишь тех, кто мог быть ему полезен, и даже эти люди должны были пробиваться подкупом или кулаками сквозь толпы конкурентов. Если бы Тиберий этого не замечал, он не был бы Тиберием. Человек должен быть вовсе бесчувственным, чтобы не заметить, что на трон Цезаря покушаются две группы претендентов. Даже самые неискушенные люди отдавали себе в этом отчет, и многие считали, что Цезарь сдался на милость победителя. Да и относительно самого Цезаря стали появляться сомнения. В конце концов, он был очень старым человеком — в том году ему исполнилось семьдесят лет.
Со смертью Ливии Августы в возрасте восьмидесяти шести лет главное препятствие было устранено с пути Сеяна. Глубину разногласий между ней и ее сыном можно было видеть по поведению последнего. Он не посетил ее во время ее болезни. После ее кончины, хотя он выразил намерение видеть ее, после нескольких дней ожидания он так и не приехал, и пришлось хоронить ее в отсутствие сына. Он письменно объяснил, что его задержали важные государственные дела. Надгробную речь перед ее могилой произнес ее правнук Гай, более известный под именем Калигула. Тиберий не стал воздавать почести жене Августа. Сенату было запрещено обожествлять ее, похороны были спокойными, он проигнорировал ее завещание и оставил его неисполненным. Этруск должен был быть счастлив, оттого что Цезарь не разделяет взглядов своей матери. Однако догадываться, что именно таит в душе Цезарь, становилось опасным.
То, что сенат ни в коей мере не был полностью раболепен по отношению к Тиберию, видно из того почтения, которое он посмертно оказал Ливии. Он не выполнил предписанной ему программы. Поскольку это было общественное мнение, а не просто выражение личной скорби каждого, проголосовали за то, чтобы объявить годичный траур и воздвигнуть арку в ее честь — такая честь никогда не оказывалась ни одной женщине. Тиберий взял расходы по возведению арки на себя. Поскольку он так ничего и не предпринял, арка не была возведена.
Сеян действовал стремительно, пожалуй, даже слишком. Он становился самоуверен, а это всегда непозволительная роскошь. Тиберий был готов предпринять шаги, от которых многое зависело. Соответственно в сенат с Капри было направлено послание. Агриппина обвинялась в оскорбительных речах и неповиновении, Нерона обвиняли не в заговоре, а в безнравственном поведении. Послание стало чрезвычайной сенсацией. Положение усугублялось тем, что Тиберий ничем не намекнул, чего он ждал от сената. Подобно Генриху VIII и по тем же причинам он не собирался взваливать ответственность за столь суровые меры на свои плечи, он хотел разделить ее с сенатом. Однако было много разных причин, препятствующих этому. Он делал вид, что сенату известны те же факты, что и ему, и сенат не нуждается в дополнительной информации. Но что именно ему известно, никто не знал, но признание вины Агриппины и Нерона означало для одних допустить, что им известно то, чего они не знали, а для других — признаться, что они якобы знали и молчали. Те, кто был на стороне Агриппины, не могли предъявить ей пустое или ложное обвинение. Были и выступавшие на стороне партии Цезаря, но некоторые из них придерживались точки зрения Ливии и просили палату не поддерживать политику, о которой сам Цезарь мог горько пожалеть. Когда Марк Аврелий Котта от имени Цезаря поднялся с места, чтобы огласить обвинения, сенаторы устроили ему обструкцию — старик поставил их перед неразрешимой дилеммой.
Единственным выходом было (как это часто бывает) обратиться к мнению народа. Было проведено шествие, во время которого рискнули пронести изображения Нерона и Агриппины, и это дало возможность спикеру заявить, что послание Цезаря было подложным. Влиятельные сенаторы стали распространять постановления с резолюциями, направленные против Сеяна. Результат этого опроса народного мнения, очевидно, оказался разочаровывающим. Обращение к общественному мнению и в самом деле было пустой затеей. Люди, мнение которых имело значение, состояли в рядах армии Цезаря, а с теми, кто был недосягаем на Рейне и Дунае, нельзя было связаться из Рима. Цезарь хранил молчание, Сеян разжигал страсти. Он убеждал Тиберия в том, что его сетования остаются без внимания, и грозил, что на улицах Рима во главе толпы вскоре появятся не изображения, а их реальные прототипы. Тиберий, похоже, соглашался, он направил сенату второе послание, где потребовал, чтобы сенат, если не способен действовать, передал дело на его рассмотрение.
Когда дело приняло такой оборот, стало ясно, что положение Агриппины и ее сторонников пошатнулось. Сенат сдался и униженно отвечал, что Тиберий может предпринимать любые шаги, какие сочтет нужными.
Соответственно Агриппину и Нерона судили перед самим Цезарем, и, поскольку сохранились лишь некоторые детали этого суда, он, вероятно, был закрытым. Среди обвинений, выдвигавшихся против Агриппины, было ее намерение (которое, естественно, отрицалось) бежать и найти пристанище в армии. К показаниям был привлечен командир рейнской армии Гней Лентул Гетулик. Он избежал обвинения, мужественно и смело ответив на вопросы, что понравилось Тиберию, он сказал, что ничего не предпринимал против Цезаря, но, если бы его собственная жизнь была в опасности, он полагает, что смог бы пойти на многое. Против Лентула не было принято никаких действий; и после такого его признания Тиберий пожелал остаться один.
Агриппина долго вила свою веревочку, но теперь, похоже, настал ее конец. Ни один королевский указ об изгнании никогда еще не сметал с пути опасных заговорщиков так решительно, как суд Цезаря над Агриппиной и Нероном. Они были сосланы. Она на Пандатарию, а он на Понтию в кандалах и закрытых носилках. Стража не позволяла встречным даже остановиться, чтобы взглянуть на них. В Пандатарии, где отбывала заключение ее мать, разъяренная Агриппина дала волю своим чувствам. Она высказала все, что думает о Тиберии. Но здесь было не место. Здесь слово Цезаря было законом. В драке с охранником она потеряла один глаз. [49] Когда она объявила голодовку, ее кормили насильно. Общее мнение было, что голос мог принадлежать и Цезарю, а вот руки Сеяну.
49
Что произошло на самом деле, слишком неясно для того, чтобы сказать об этом более обстоятельно. Светоний пишет, что по приказу Тиберия внучку Августа били плетьми до тех пор, пока она не потеряла один глаз, но это слишком сенсационное заявление, чтобы о нем лишь упомянуть мимоходом. Если бы он утверждал, что она потеряла глаз в схватке с охранником, в это можно было легко поверить.
Оставались еще два сына Германика: Друз и Гай, обоих Тиберий держал при себе на Капри. Гай — неуравновешенный, дегенеративный, с лицом младенца — оказался слишком хитер для Сеяна, он выжил и стал императором Калигулой. Однако Друз, после того как его использовали в качестве ловушки для Нерона, следующим попал в расставленные этруском сети. Сеян соблазнил жену Друза Лепиду, как в свое время Ливиллу. На основе ее показаний Друз был отослан назад в Рим. Сеяну этого было мало. По его указанию консул Кассий Лонгин арестовал и взял Друза под стражу, теперь и второе имя попало в синодик этруска. Тиберий уберег молодого Гая. Сохранилось его пророческое высказывание о нем: «Он живет на погибель себе и другим».