Тиберий. Преемник Августа
Шрифт:
Довольно любопытно, что, когда пришло время и стало ясно, что дни Тиберия сочтены, были и люди, которые без восторга ожидали его ухода. Мысли, витавшие в наиболее дальновидных умах, высказал Луций Аррунций. Он был одним из обвиняемых на суде, в котором слушалось дело Альбуциллы, жены Сатрия Секунда. Сенат счел суд неудовлетворительным. Представленные на его рассмотрение документы не были рассмотрены и одобрены Тиберием, и сенаторы сомневались в их подлинности. Полагали, что Макрон представил их в обход утверждения Тиберием… Аррунцию это надоело, и он решил освободиться от заключенных в них обвинений. Перед тем как уйти со сцены, он обратился к друзьям. Он выразил свои чувства безнадежности в отношении будущего. Вряд ли можно ожидать лучшего. Он полагал, что Тиберия развратило обладание верховной властью, и вразрез
Аррунций был не так уж не прав, и его слова в определенном смысле стали вердиктом правлению Тиберия со стороны наиболее дальновидных людей в сенате. Они предпочитали следовать прежним курсом и довольствоваться тем, что есть.
Состояние здоровья Тиберия ухудшалось. Он всегда был крепким человеком, не нуждался в лекарях, и даже постепенное физическое угасание, которое стало в нем заметно, не могло отменить умственной энергии, которая всегда была источником его силы. Однако теперь он нуждался в пополнении этой энергии.
В начале 37 г. он отправился в путешествие, влекомый той силой, которая посылает умирающего зверя двигаться, исследуя тот божественный дом, из которого он, предположительно, вышел. Он медленно продвигался по Аппиевой дороге в направлении к Риму. По всей видимости, он и был таким его домом. Однако прорицания говорили иное. Повинуясь неблагоприятным знамениям, он свернул, не достигнув башен и храмов Вечного города — он навсегда отвернулся от него и всего, что с ним связано. Здесь он правил; он, человек Тиберий Клавдий Нерон, обитал здесь как верховный правитель римского мира, правитель почти всего известного человечества, и теперь он обратил лицо в другую сторону. Никогда больше он его не увидит. Если люди бессмертны и душа Тиберия все еще жива, вероятно, его лицо все еще смотрит в сторону Рима.
Он направился в Кампанию. В Астуре он заболел, но быстро поправился и продолжил путешествие в Цирцеи. Он настоял на том, чтобы осмотреть войско, хотя и отрицал тот факт, что это отняло у него много сил. Он направлялся в Мизен. Силы постепенно оставляли его. Они покидали его постепенно, шаг за шагом. До самого конца сохранял он суровое достоинство. Он не поддавался слабости, он сохранял несогласное с ней выражение лица, и, если голова его налилась кровью (хотя и не так, как руки), она, во всяком случае, не клонилась вниз. На вилле Лукулла в Мизене он остановился на отдых. Отдых оказался более долгим, чем он предполагал.
У него не было постоянного врача. Время от времени он пользовался советами Харикла, самого знаменитого врача его дней. Видимо, не случайно Харикл также оказался в Мизене, но Тиберий отказался от осмотра. Харикл хитростью добыл сведения о состоянии его здоровья, которые мог бы получить с помощью осмотра. Покидая Цезаря, врач почтительно взял его за руку и смог уловить пульс. Старик был слишком прозорлив, чтобы его можно было провести. Распознав уловку, он приказал подавать другую перемену блюд и засиделся за столом дольше обычного. Харикл между тем уже знал все, что ему было нужно. Он сообщил Макрону, что старик угасает и ему осталось не более двух дней.
Тотчас разные группы стали собираться на совещания. Армии были предупреждены о надвигающемся событии. Тиберий постепенно угасал на вилле Лукулла. Он, вероятно, думал об этом галантном и авантюрном муже старого республиканского времени, чьи миллионы и роскошь все еще были на устах у всех, посещавших виллу. Лукулл был творцом роскоши, и каким творцом! Среди этих комнат и коридоров Тиберий, возможно, устроил свою последнюю простую трапезу, раздумывая над простодушием, способным радоваться таким ребяческим вещам. Счастливое дитя, этот Лукулл!
Семьдесят семь лет прошло с тех пор, как в консульство Планка в год сражения при Филиппах Ливия родила в небольшом доме на Палатинском холме ребенка Тиберия Клавдия Нерона, семьдесят шесть — с тех пор, как она на руках выносила его сквозь вражеский строй в темные дни гражданской войны, когда дочь Помпея Великого дала ему детский плащик, до сих пор бережно хранимый на Капри. Но конец всегда один у слабого и у сильного, у любимого и ненавистного, у доброго и злого, у мудрого и глупого. Итак, там, где когда-то среди роскошных своих садов прохаживался и вел беседы Лукулл, окончилась жизнь Тиберия.
Пересуды не оставили его даже тогда. Как пожар распространился слух, что Макрон, видя, что старик возвращается к жизни, успокоил его с помощью простыни, но холодная усмешка не исчезла с лица Тиберия Цезаря.
Глава 13
НАСЛЕДИЕ ТИБЕРИЯ
Римский мир, радуясь освобождению от старика с Капри, едва ли заметил то наследие, оставленное им последующим векам. Мир едва ли понимал, что именно он завещал или приготовил на будущее. Частично это было его намерением, но отчасти это было тем, что люди называют случайностью, фатальностью или судьбой, — частью разрозненными, не связанными между собой эпизодами, частью взаимосвязанной цепью логических событий, страшно перепутанных и продолжительных, соединенных устрашающей связью, поражающих воображение, поскольку они имели свой смысл, однако такой, что рождается не в голове смертных. Мы видим этот нечеловеческий рационализм, и мы объяты ужасом, поскольку боимся воспринять логику и причины нечеловеческого происхождения. Но события были таковы, и с безопасного расстояния мы можем их наблюдать и анализировать.
Результатом этой страшной войны между стариком и его врагами стал принципат Гая Цезаря, сомнительного, рахитичного, ненормального, с младенческим лицом сына Германика и Агриппины. [59] Мир пришел в восторг, приветствуя его так, будто он был ангелом с небес. Но у Гая было другое имя — его называли Калигулой. И Калигула не замедлил проявить себя в злодействах, в невероятной глупости и пал от меча Кассия Херея. Затем вытащили на свет Клавдия, брата Германика, и тот выступил на сцену со своей многотомной историей и реформированием орфографии и со своей женой Мессалиной, чье имя стало нарицательным, и с его вольноотпущенниками Палласом и Нарциссом, которые правили вместо него и стали самыми богатыми людьми в мире. А затем, не в состоянии найти другого, римляне способствовали приходу к власти Луция Домиция Агенобарба, сына Агриппины Младшей, которого запомнили под именем Нерон. Эти правители стали Немезидой Рима, от них Рим страдал за то, как он поступил с Тиберием. И по высказыванию одного из современников, люди прикусывали языки, но не раскаивались в содеянном. Они не ведали, что сотворили, и потому не могли в этом раскаяться.
59
Тиберий, кажется, был объят сомнениями, когда подошло время. Он не мог решиться отдать Гаю перстень с печатью и вновь надел его на свой палец, видимо, во время обморока, полагая, что он мертв, Гай сорвал кольцо, и все оставили помещение. Когда провозглашали преемником Гая, Тиберий пришел в себя, увидел, что кольца на его руке нет, приподнялся с ложа, однако тут же упал на пол, где и скончался. Этот отчаянный жест, говоривший о том, что он еще жив, мгновенно разогнал собравшихся, однако, когда Макрон вернулся в помещение, Тиберий был определенно мертв. Макрон мог просто снять с постели покрывала, чтобы накрыть мертвое тело до прихода помощников, этого было вполне достаточно, чтобы распространились слухи о том, что Макрон задушил Тиберия (Тацит. Анналы, 50. Светоний. Тиберий, 73).
В этом была своя логика. Два факта стали следствием такого положения дел. Неспособность Августа основать наследуемую монархию открыла перед миром все трудности и опасности правления военщины во главе с ее ставленником. В том, в чем не преуспел Август, потерпели неудачу и его преемники. И олигархия в конце концов вынуждена была пойти на компромисс с силой, обреченной оставаться постоянной угрозой. Рим колебался между двумя политическими принципами, ни один из которых он не мог принять полностью. Он не мог ни возвратиться к выборной власти, ни утвердить наследуемую власть, которая могла бы контролировать военных. Борясь между искушением принять то или иное решение, он в результате не смог принять никакого.