Тиберий. Преемник Августа
Шрифт:
Тиберий не мог изменить или попытаться исправить то чувство ненависти, которое питали к нему дети Юлии. То, что Сеян действовал в собственных интересах, дела не меняло. Он, впрочем, мог придать этому делу огласку. Он хотел, чтобы свет увидел всю необоснованную и непримиримую ненависть, кипевшую в душах детей Юлии, утверждавших, что именно он преследовал их, хотя он лишь защищался от обвинений в свой адрес. А возможно, что простое совпадение имен вызывало болезненный интерес Тиберия. Один Друз отплатил за другого Друза.
Здесь могло быть некое странное удовлетворение; ведь когда люди подавлены свыше всякой меры, они находят облегчение в необычном — поверхностное сходство, случайные ассоциации занимают место реального сходства и утраченной подлинности. Сенат был в смятении, когда Тиберий очень подробно, со всеми деталями, с каким-то злорадным удовлетворением сообщил о смерти Друза, сына Германика и Агриппины.
Друз слабел с каждым днем. В течение девяти дней он грыз свой матрас. Тиберий презрительно называл его слабаком и предателем. Он представил ежедневные
Агриппина была более крепким орешком. Не побежденная до последнего момента, она отомстила, отказавшись от пищи и уморив себя голодом в знак того, что Тиберий не одержал над ней победу. [55]
Однако все это не приносило реального удовлетворения. Месть, как и все наркотики, не приносит постоянного покоя или насыщения, это сизифов труд, который нельзя завершить. Она разжигает аппетит вместо того, чтобы насыщать. Тиберий устал. Он был достаточно умен, чтобы признать правду, и не мог вместить свое поведение в нормы морали. Некоторое время после падения Сеяна воспоминания были для него невыносимы, даже месть была утомительна и не приносила удовлетворения. Он отдал приказ казнить всех, находившихся под стражей в связи с делом Сеяна. В списке оказалось двадцать человек.
55
Впоследствии Тиберий пытался отзываться о ней пренебрежительно, однако его любительские попытки ее оклеветать (это доказывало, что он новичок в этом деле) не имели успеха и не заслуживали внимания.
Он потерял все: у него не осталось ничего, кроме победы. И победа не стоила того, что он потерял на пути к ее достижению.
После самой опасной точки этого кризиса дела медленно стали входить в норму. За ударом против его врагов последовало другое связанное с этим событие. Среди законов Гая Юлия был закон о прекращении деятельности тех финансовых сил, что ослабляли политические институты старой республики. Обращаемый капитал, которым они владели, был ограничен постановлением, в соответствии с которым определенная часть их собственности должна была быть инвестирована в италийские земли. Этими ограничениями он предотвращал существование громадных фондов денежных средств и возможность легкого предоставления кредита, который финансировал многочисленные политические перевороты с целью получения выгоды. Сам диктатор Цезарь предполагал оказаться последним человеком, сумевшим свергнуть правительство таким способом.
Ввиду деятельности сенатской партии во время правления Тиберия не следует слишком удивляться тому, что этот закон соблюдался весьма приблизительно. Позиция, занятая теперь Тиберием, предполагала строгое соблюдение этого закона. Он не мог рисковать возможными последствиями его. Однако ситуация быстро менялась. После падения Сеяна и смерти Агриппины ужасный старик с Капри уже не был смешной фигурой, которая покорно сносит оскорбления сената и которую этруск обводил вокруг пальца.
Доносчики принялись за работу. Первые обвинения пренебрегавших этим законом произвели переполох. Дела были заслушаны в сенате. Если бы информацию систематизировали, многие из нарушителей должны были сесть на скамью подсудимых, и, кроме того, это могло привести к финансовому кризису. Сенат перенес дела в имперский суд, предоставив Тиберию самому решать эти вопросы.
Он с удовольствием за это взялся, и у него уже был готов план, одобренный не всеми даже среди его друзей. Его постоянный советник Марк Кокцей Нерва возражал весьма активно. Тем не менее план был приведен в исполнение. Тиберий объявил сенаторам, что закон должен быть исполнен, однако он дает на его применение восемнадцать месяцев, в течение которых все счета должны быть приведены в порядок.
Симпатии Нервы [56] были на стороне республиканской олигархии, его ничуть не заботил имперский суд, хотя он вполне лояльно служил там долгие годы. Он, вероятно, устал от напряжения моральных катаклизмов последних лет — эта усталость выразилась в том, что он подал в отставку и удалился от дел. Он решил уйти из жизни. Тиберий был весьма озабочен. Он сидел у постели Нервы, убеждая его, что он сам разделяет те же чувства, и рассуждая о том, как его кончина отразится на репутации Цезаря в глазах общественности, если избранный им советник выразит несогласие с его финансовой политикой, уйдя из жизни. Однако Нерва не поддался на уговоры. Он отказался от пищи и умер.
56
Нерва был человеком неординарным и одним из выдающихся политических деятелей своего времени. Он не только был выдающимся правоведом, но и исполнял обязанности министра по строительству и акведукам, он сконструировал знаменитый туннель Крипта-Неаполитана, который соединил Путеолы и Неаполь. Видимо, многие направления политики Тиберия осуществлялись по инициативе Нервы. Политические симпатии этой семьи, однако, были скорее олигархическими, нежели цезарианскими. Видимо, эта семья не получала в полной мере заслуженного ей доверия.
Разразился финансовый кризис. Процесс реорганизации, вызванный ужесточением закона Юлия, включал возвращение займов, должники вынуждены были продавать свои поместья, чтобы исполнить свои обязательства, цены на землю упали настолько, что многие разорились. Тиберий увеличил кредитный фонд сената до ста миллионов сестерциев, из него он мог давать ссуду всем дебиторам, что были в состоянии представить залог. План, насколько можно видеть, сработал — финансовая ситуация была приведена в соответствие с законом без дальнейшей катастрофы.
Борьба с Тиберием отныне практически прекратилась. Тайная война, что велась против него в течение двадцати лет, пришла к концу с заключением под стражу главных сенатских оппонентов, а ее завершение было отмечено административными мерами, предотвращавшими скопление свободного капитала, который мог финансировать эту войну.
Но когда мы отмечаем уровень, до которого дошла в дальнейшем слабость римского мира, и задумываемся, в какой степени экономическое процветание зависело от наличия свободного капитала, мы спрашиваем, не в это ли время было положено начало спада. Очевидно, что определенная неповоротливость стала проявляться в экономической деятельности империи, благосостояние и производство более не развивались с прежней активностью, и, когда подошел кризис, у римской цивилизации недоставало ресурсов, чтобы его встретить.
Беда Тиберия коренилась в самом его успехе. Казалось трудным восстановить достоинство сенаторов, ставших унизительно подобострастными. Они никак не могли в достаточной мере выразить восхищение сверхчеловеческими заслугами и доблестями Цезаря, а также перестать каяться в собственном ничтожестве. Тень улыбки блуждала на лице старца — улыбки, возможно свидетельствующей о своеобразном чувстве юмора и предвещающей возвращение к норме. Добыча, брошенная к его ногам, была существенной. Тогоний Галл внес предложение, чтобы сами сенаторы выступали его охранниками и защитниками, когда он оказывает им честь своим посещением: юмор ситуации расколол твердую оболочку суровости старика. Он обсудил предложение с особой тщательностью и наконец решил, что план этот слишком комичен, чтобы осуществить его на практике. Более того, он мог привести к некоторым нежелательным инцидентам. Юний Галлион предложил, чтобы ветераны преторианцев по занимаемой должности были автоматически причисляемы к всадническому сословию. Тиберий ответил исключением его из состава сената, заметив, что здесь, очевидно, завелся новый Сеян, пытающийся сговориться за его спиной с охраной. Посреди всех этих событий голос лишь одного человека прозвучал естественно. Марк Теренций, обвиненный в дружбе с Сеяном, защищался, как и подобает мужчине. Он произнес слова, полные здравого смысла и в этих обстоятельствах прозвучавшие изумительным парадоксом. «Да, — говорил он, — я был другом Сеяна, но его друзьями были и вы, и Цезарь… Кто я такой, чтобы разоблачать качества помощника Цезаря? Я преклонялся, как и вы все. В то время было честью появиться в прихожей Сеяна или показаться перед его слугами. Пусть будут наказаны заговорщики и конспираторы, однако что касается дружбы с Сеяном, то же самое обвинение можно предъявить и вам, и самому Цезарю».
Тиберию, видимо, речь понравилась, поскольку он заявил, что «все быльем поросло». Обвинители Теренция были наказаны, а сам Теренций вышел из зала суда свободным человеком. [57]
Однако Тиберий становился все более одиноким. На этом зыбком фоне повсеместных измен, кажется, лишь одно оставалось постоянным — преданность преторианской гвардии. Если на образованных, состоятельных и одаренных нельзя было положиться, то основные человеческие инстинкты все еще оставались надежными. Необразованные простые люди из беднейших слоев все еще отрабатывали свое содержание, уважая руку, которая их кормит, и подчиняясь правилам. И они сохранили чувство обязанности и служебного долга в отношении сурового человека, который никогда им не льстил и не заискивал перед ними. Их еще не отметили как следует, но в нужное время их вознаградят.
57
Помрачение ума, которым, видимо, страдал Тиберий, если то, что о нем рассказывают, правда, касалось лишь вопросов, связанных с политикой. Претор Луций Цезиан устроил на празднике Флоралий представление лысых, что всеми было воспринято как намек на определенную личность. Он также нанял пять тысяч бритоголовых факельщиков, чтобы они освещали зрителям путь по дороге из театра домой в ночное время… Определенная личность никак на это не отреагировала.