Тибо, или потерянный крест

Бенцони Жюльетта

— Нет. Я почти уверен, что он — единственный христианин в этих местах. О, не стану скрывать, я пытался приохотить его к гашишу, растению Блаженных, но он отказался после одного-единственного опыта, и я больше не настаивал, потому что достоинства его слишком велики. Своим мужеством, своей чистотой и стремлением к учению и знанию он завоевал мою дружбу...

— Но он-то, — не унимался Балиан, которого раздражала вся эта таинственность, — почему он остался с тобой? Если это франкский рыцарь — он должен жить вместе с франками, сражаться... и учиться, если ему так уж этого хочется! Признаюсь, меня это

удивляет...

— Почему? Можно быть одновременно воином и ученым. Некоторым из ваших тамплиеров это удается куда лучше, чем вам представляется. Кроме того, моя библиотека, несомненно, осталась самой большой на всех берегах Средиземного моря после того, как была уничтожена Александрийская, и после того, как безмозглый Аль-Мохад сжег Кордовскую.

— Позволь нам, по крайней мере, его увидеть!

— Нет. Ему известно о том, что вы здесь. Но он не хочет с вами встречаться. И как бы вы с ним поступили? Подвергли бы его новой пародии на суд и снова вынесли бы несправедливый приговор?

По мере того как он говорил, в уме Балиана постепенно забрезжила мысль, в конце концов, не такая уж и безумная, потому что, если хорошенько подумать, — кто еще мог бы так хорошо воплотить легендарного Прокаженного? О, Господи, если бы это было правдой! Если...

Не раздумывая долее и повинуясь неуправляемой внутренней силе, Балиан бросился бежать вглубь замка. Он мчался наугад, не разбирая дороги, и кричал во все горло:

— Тибо! Тибо де Куртене! Если вы здесь, покажитесь! Я — Балиан д'Ибелин... Ваш друг! Тибо! Сюда!

Далеко зайти ему не удалось. На него набросились два фидаина, внезапно откуда-то появившихся. Он яростно отбивался, не переставая вопить:

— Тибо! Тибо! Я хочу вас увидеть! Дверь библиотеки открылась.

— Вот я!

И ошеломленный Балиан остановился в своем безумном порыве, когда перед ним внезапно выросла высокая фигура в белой одежде, почти такой же, в какую облачался Бодуэн IV, когда снимал доспехи. Но это было, несомненно, все то же смуглое лицо с энергично вылепленными чертами, обрамленное остриженными в кружок темными волосами и короткой бородкой, тот же проницательный взгляд серых глаз. Потрясение было так велико, что у Балиана на глазах показались слезы, и он, задыхаясь от радости, прошептал:

— Хвала Господу, позволившему мне снова увидеть вас живым!

Он бросился на шею давно потерянному другу и пылко его обнял, на что Тибо ответил тем же.

— Приветствую вас, Балиан д'Ибелин! Я тоже очень рад этой встрече.

— Но ведь вы хотели ее избежать. Я почти заставил вас со мной встретиться, и нисколько об этом не жалею! Нет, ни на мгновение я об этом не пожалел...

К ним приблизились Старик и король, и обстановка, только что такая теплая, сразу стала напряженной. Генрих, нахмурив брови, сурово наблюдал за восторженным порывом зрелого мужа в отношении человека, который, как ему прекрасно было известно, был осужден за отцеубийство, а теперь, несомненно, стал другом самого опасного из неверных. И, когда Балиан высказал желание увезти друга в Сен-Жан-д'Акр, он положил всему этому конец:

— Разумеется, нам следует поблагодарить мессира де Куртене за его тройное вмешательство, которое оказалось для нас таким благоприятным, но я не думаю, чтобы его возвращению обрадовались!

—

Почему? — удивился Балиан. — Не говорите мне, Ваше Величество, что вы поверили обвинениям этой безумной женщины. Кроме всего прочего, когда ее нашли задушенной на одной из улиц Тира, при ней было ожерелье, в краже которого она обвиняла Тибо.

— Совершенно верно. Но это не служит доказательством его невиновности. Возможно, это была месть, истоки которой надо искать здесь, где располагают такими возможностями!

— Тем не менее, — спокойно вмешался в разговор Синан, — я не отдавал приказа убить эту женщину. Но она получила по заслугам, потому что солгала и лживо обвинила его из злобы и алчности.

— Откуда вы можете это знать? — все так же сурово спросил Генрих. — Вы были в Тире, когда это случилось?

— Нет, но у меня есть глаза и уши повсюду, где я считаю необходимым их иметь. Выслушай меня, о король! Поверишь ли ты мне, если я скажу, что этот человек был обвинен несправедливо и вследствие низких происков? Я убиваю, но я никогда не лгу!

На это раз вмешался Тибо:

— Король вынес суждение, Великий Учитель, и вы оскорбили бы меня, если бы и дальше пытались обелить в его глазах. Кроме того... я не хочу возвращаться к тем, с кем был близок прежде.

— Тибо! — горестно воскликнул Балиан. — Можете поверить моему слову, когда я говорю вам, что среди ваших прежних товарищей по оружию нет ни одного, кто считал бы, будто это вы убили Куртене!

— Я был осужден! Знайте, что к вам я сохранил дружеские чувства, но здесь я обрел покой. Сами видите, что лучше нам было бы не встречаться. Храни вас Господь! Я не переставал молиться за вас, за королевство... и за королеву! — не удержавшись, добавил он, стараясь не смотреть на Генриха.

Он прекрасно знал, что Изабеллу заставили выйти за него замуж, и потому питал к королю безотчетную неприязнь. Спрятав руки в рукава своего длинного белого одеяния, он неспешно поклонился и вернулся в библиотеку, к «Канону врачебной науки» Авиценны, который изучал, когда его прервали. Но он уже не мог сосредоточиться. Случилось то, чего он опасался: встреча с Балианом пробудила воспоминания, которые он с самого своего прибытия в Эль-Хаф старался упрятать в самый дальний угол памяти и завалить грудами научных сведений. Балиан для него ассоциировался с Изабеллой. И теперь любимое лицо заслоняло великолепную каллиграфию страниц строгого трактата, и у него недоставало сил его отогнать. Оставив свое занятие, он убежал в свою белую комнатку в глубине большой библиотеки, упал на узкую лежанку и, уронив голову на руки, долго плакал и после того, как затих стук копыт коней, уносивших мужа Изабеллы и его коннетабля...

Разочарование Балиана тоже не утихало. Радость от встречи с тем, кого он считал умершим, была слишком велика, и он дал это почувствовать Генриху упорным молчанием, которое хранил все время, пока они скакали к берегу и судам. Генриха это нисколько не трогало, во всяком случае, он не подавал виду, что поведение спутника его задевает. Он предоставил Балиану дуться до тех пор, пока они не спешились, чтобы отвести коней на судно, и только тогда спросил:

— Вы на меня сердитесь?

— Я бы не посмел, Ваше Величество! — сухо ответил Балиан.