Тигр, светло горящий
Шрифт:
Магги приложила палец к губам, потом осторожно шагнула в направлении мистера Блейка. Джем неохотно последовал за ней. Они осторожно подкрались к нему сзади. Блейк был так сосредоточен на своем рисунке, что ничего не замечал вокруг. Подойдя поближе, они услышали, что он напевает что-то себе под нос очень тихим высоким голосом, похожим скорее на писк комара. Время от времени губы его двигались, произнося какие-то слова, но разобрать их было невозможно.
Магги хихикнула. Джем покачал головой, глядя на нее. Они подошли довольно близко и могли заглянуть через плечо мистера Блейка на рисунок. Когда они увидели, что выводит его карандаш, Джем отшатнулся, а Магги от удивления раскрыла
Он не повернулся — продолжал рисовать, напевая, хотя теперь он, видимо, почувствовал, что они стоят у него за спиной.
Джем схватил Магги за локоть и потащил прочь. Когда они вышли из придела и мистер Блейк уже не мог слышать их, Магги разразилась смехом.
— Ты только представь — раздел статую!
Раздражение Джема перевешивало его желание тоже рассмеяться. Он внезапно устал от Магги — от ее резкого лающего смеха, ее неприличных замечаний, ее абсолютной поглощенности земными интересами. Ему хотелось, чтобы рядом был кто-нибудь спокойный и простой, кто не стал бы выносить суждений ни о нем, ни о мистере Блейке.
— А тебе не пора к семье? — резко спросил он.
Магги пожала плечами.
— Они все равно в пабе. Я их и позже могу найти.
— А я пойду к своей.
Он сразу же пожалел, что заговорил с ней таким тоном, увидев в ее глазах обиду, которую она тут же скрыла под напускным безразличием.
— Как хочешь.
Она пожала плечами и отвернулась.
— Постой, Магги, — окликнул ее Джем.
Она направлялась к боковому входу, которого он не заметил раньше. Как и при первой встрече, в тот момент, когда Магги оставила его, ему захотелось, чтобы она снова была рядом. Он почувствовал на себе чей-то взгляд и, оглянувшись, посмотрел через дверной проем в придел Эдуарда Исповедника. На него смотрел мистер Блейк — его рука с карандашом замерла над листом бумаги.
Глава пятая
Анна Келлавей настаивала, чтобы прийти заранее, а потому они уселись на свои места точно в половине шестого и целый час ждали, когда амфитеатр заполнится и начнется представление. Имея билеты в партер, они по крайней мере могли сидеть на скамьях, хотя некоторые люди из партера предпочитали сгрудиться у арены, где должны были скакать лошади, выступать танцоры, сражаться солдаты.
Джем и его отец разглядывали мельчайшую деревянную резьбу лож и балкона, украшенную металлом. В трехъярусной люстре из тележных колес, которую Томас Келлавей видел еще в день своего приезда, теперь горели сотни свечей, а вдоль лож и балконов — еще и факелы. Свет до наступления темноты проникал внутрь и сквозь открытую крышу. С одной стороны арены была сооружена небольшая сцена, на заднике которой были изображены горы, верблюды, слоны и тигры — тот самый восточный колорит, о котором говорил Филип Астлей, описывая представление «Осада Бангалура».
А еще Келлавей разглядывали публику. Их окружали ремесленники и торговцы: лавочники, портные, плотники, кузнецы, печатники, мясники. В ложах сидел средний класс: купцы, банкиры, адвокаты, в основном из Вестминстера, что за рекой. На балконе стоял народ победнее: моряки и солдаты, портовые и складские рабочие, а еще угольщики, кучера, конюхи, кирпичники и каменщики, золотари, садовники, уличные торговцы, старьевщики и всякий прочий народ. Было там также немало слуг, учеников и детей.
Пока они ждали, Томас Келлавей исчез, а потом вернулся с робкой улыбкой, неся четыре апельсина. Джем никогда еще не пробовал апельсинов — эти фрукты и в Лондоне-то были редкостью, а в Пидлтрентхайде о них слыхом не слыхивали. Он подумал немного, глядя на кожуру, а потом
— Глупый, — сказала она. — Смотри.
Она кивком показала на соседей, которые ловко очищали свои апельсины, кидая очистки на пол. В течение всего остального вечера, когда они переступали и топали ногами, кожура испускала резкий, щекочущий ноздри дух, перебивающий все остальные запахи: лошадиного помета, пота и дыма факелов.
Когда заиграла музыка, на сцену вышел Филип Астлей, чтобы обратиться к публике. Он постоял несколько мгновений, разглядывая зрителей партера. Найдя Анну Келлавей, улыбнулся, довольный тем, что его обаяние превратило врага в друга.
— Добро пожаловать в королевский салон и новый амфитеатр на открытие сезона тысяча семьсот девяносто второго года в цирке Астлея! Вы готовы изумляться и развлекаться?
Публика взревела в ответ.
— Поражаться и ошеломляться?
Снова рев.
— Удивляться и восторгаться? Тогда мы начинаем.
До представления Джему все очень нравилось, но когда оно началось, он обнаружил, что нервничает. В отличие от матери ему цирковые номера не казались достойным развлечением. Он не был поражен, подобно сестре, красотой кого-либо из исполнителей. И не радовался, как отец, тому, что все вокруг довольны. Джем знал, что по идее должен удивляться номерам, которых не видел раньше. Жонглеры подкидывали факелы и не обжигались; ученая свинья складывала и вычитала цифры; лошадь кипятила чай и наливала его в чашку; мисс Лаура Девайн в своих мелькающих нижних юбках танцевала на канате; два канатоходца сидели за столом и обедали на высоте тридцать футов над землей; наездник выпивал стакан вина, стоя на двух галопирующих по арене лошадях. Все это зрелище опровергало общепринятые представления о жизни. Люди должны падать с натянутых наверху канатов или со спин скачущих лошадей. Свиньи не умеют складывать и вычитать. Лошади не могут готовить чай. У мисс Девайн от всех этих прыжков должна закружиться голова.
Джем знал это. Но вместо того, чтобы восторгаться и кричать от изумления, как это делали окружающие, включая его родителей и сестру, он испытывал скуку именно потому, что представление не было похоже на жизнь. Оно так противоречило его жизненному опыту, что не оказывало на него почти никакого воздействия. Может быть, если бы наездник стоял на одной лошади или просто сидел в седле, а жонглеры подкидывали шары вместо горящих факелов, то и он смотрел бы, широко раскрыв глаза и крича от восторга со всеми.
Не интересовали его и драмы с их восточными танцами, воспроизведения сражений, дома с привидениями и щебечущие любовники. Только перемена декораций, когда заставки с горами и животными, или волнующимся морем, или сценами сражений быстро убирались, а за ними оказывались звездное ночное небо, руины замка или сам Лондон, интересовала его. Мальчик не мог понять, почему людям нравится видеть копию лондонского неба, когда они могут выйти на улицу, встать на Вестминстерском мосту и посмотреть на настоящее.
Оживился Джем, только когда приблизительно через час после начала представления он заметил на балконе лицо Магги, торчавшее между двумя солдатами. Если она его и увидела, то никак не показала этого. Девочка смеялась выходкам клоуна, который скакал на лошади, тогда как обезьяна на другом коне пыталась догнать его. Джему нравилось незаметно смотреть на нее. Она была такой счастливой, такой поглощенной зрелищем, показной налет всезнания, которое она постоянно демонстрировала, сейчас исчез, подспудная тревога, преследовавшая ее, уступила место невинности, пусть хотя бы и временно.