Тигр, светло горящий
Шрифт:
— Сэр, так вы возражаете против этого бревна, верно?
— Конечно я возражаю против него — любой цивилизованный человек возражал бы. Никто не может быть подвергнут такому обращению. Извинитесь перед этим мальчиком и перед нами за то, что мы стали свидетелями такого унижения человека.
Вместо вежливого ответа Филип Астлей хмыкнул, отчего мистер Блейк сжал кулаки и надвинулся на него.
— Вы думаете, я шучу, сэр? Уверяю вас, это не шутка!
Филип Астлей поднял руки в умиротворяющем жесте.
— Скажите мне, мистер… Блейк. Так, кажется? Мы, по-моему, соседи, хотя и незнакомы, и Фокс получает с вас арендную плату, верно, Фокс?
Джон Фокс, наблюдавший за этим столкновением из толпы, коротко кивнул.
— Позвольте задать вам вопрос, мистер Блейк, спрашивали ли вы у мальчика, почему он таскает за собой это бревно?
— Мне и спрашивать незачем, — ответил мистер Блейк. — Это ясно как божий день — ребенок наказан самым варварским образом.
— И все же, может, лучше выслушать самого мальчика? Скажи-ка, Дейви!
Мистер Филип Астлей обратил свой трубный глас к мальчику, который не съежился при его звуках, как сделал это при виде нахмуренных бровей и горящих глаз мистера Блейка. Он был привычен к громкому голосу Филипа Астлея.
— Почему ты таскаешь за собой это бревно, мой друг?
— Потому что вы привязали меня к нему, сэр, — ответил мальчик.
— Ну, вы слышали? — обратился в поисках поддержки к толпе мистер Блейк.
Филип Астлей снова поднял руку.
— А почему я тебя к нему привязал, Дейви?
— Чтобы я привык к нему, сэр. Для представления.
— А что это за представление?
— Представление, сэр. «Капризы Арлекина».
— А какую роль ты исполняешь в этом представлении, которое, кстати, станет гвоздем новой программы, а роль Арлекина в ней будет исполнять Джон Астлей?
Филип Астлей не мог противиться искушению сделать рекламу новой постановке и последнее свое замечание обратил к толпе.
— Заключенного, сэр.
— А что ты делаешь сейчас, Дейви?
— Репетирую, сэр.
— Он репетирует, — повторил Филип Астлей, с торжествующим выражением на лице снова поворачиваясь к мистеру Блейку, который продолжал смотреть на него гневным взглядом.
— Как видите, сэр, он всего лишь репетирует роль. Он играет. А вам, сэр, это должно быть понятно, как никому другому. Ведь вы гравер, сэр, верно? Художник? Я видел ваши работы, они прекрасны, восхитительны. Вы видите самоё главное, сэр. Самую суть вещей.
По виду мистера Блейка было видно, что он не хочет поддаваться на эту лесть, но тем не менее поддается.
— Ведь вы творец, сэр, не правда ли? — продолжал Филип Астлей. — Вы рисуете реальные вещи, но ваши рисунки, ваши гравировки не есть сами эти вещи, верно? Они — иллюзии. Я думаю, несмотря на все наши различия…
Он скосил взгляд на черный плащ мистера Блейка, который выглядел простовато рядом с его красным плащом со сверкающими медными пуговицами, ежедневно начищаемыми его племянницами.
— …мы занимаемся одним делом, сэр: мы оба продаем иллюзии. Вы творите их своим пером, чернилами, резцом, а я… — Филип Астлей развел руками, показывая на окружающих его людей, — я каждый день в своем амфитеатре творю мир людьми и декорациями. Я изымаю зрителей из повседневного мира забот и горестей и даю им фантазию, отчего они начинают думать, будто очутились в каком-то другом месте. А для того, чтобы им казалось, что все это по-настоящему, нам иногда приходится и делать кое-что по-настоящему. Если Дейви должен играть заключенного, то мы просим его потаскать за собой настоящее бревно, к какому привязывают заключенных. Никто не поверит, что он заключенный, если он будет скакать по сцене как кузнечик, разве нет? Так же как вы делаете ваши рисунки с реальных людей…
— Мои рисунки имеют другой источник, — прервал его мистер Блейк.
Он слушал Филипа Астлея с большим интересом, а говорил теперь почти обычным тоном — гнев его прошел.
— Но я вас понимаю, сэр. Клянусь вам. Однако я смотрю на это иначе. Вы проводите разграничение между реальностью и иллюзией. Вы считаете их противоположностями, верно?
— Конечно, — ответил Филип Астлей.
— А для меня они вовсе не противоположности — они для меня одно. Юный Дейви, играющий заключенного, и есть заключенный. Другой пример: мой брат Роберт, который стоит вон там… — Он указал на высвеченный солнцем клочок полянки, и все повернулись в ту сторону. — Для меня он реален, как любой человек, которого я могу коснуться рукой.
Он протянул руку и дотронулся до рукава красного плаща Астлея.
Магги и Джем уставились на пустое пространство, над которым кружилась дворовая пыль.
— Опять он со своими противоположностями, — пробормотала Магги.
Даже по прошествии месяца она все еще помнила, как жалили ее вопросы, которые мистер Блейк задавал на Вестминстерском мосту и на которые она не находила ответов. Они с Джемом не обсуждали их разговора с Блейками — они все еще пытались осмыслить его.
Филип Астлей также не был склонен участвовать в столь заумных дискуссиях. Он кинул взгляд в сторону пыльного пятна, хотя, конечно же, никакого Роберта Блейка там не было, потом снова повернулся к мистеру Блейку. На лице Филипа появилось недоуменное выражение, словно он пытался сообразить, как ему реагировать на столь необычное замечание. В конечном счете он решил не отвечать никак, опасаясь оказаться втянутым в разговор о предмете, в котором мало что смыслил, к тому же это потребовало бы от него времени и терпения гораздо больших, чем те, которыми он располагал в данный момент.
— Так что, сэр, как вы видите, — сказал он, словно и не было никакого отступления от этой темы, — для Дейви это никакое не наказание. Я понимаю ваш порыв, сэр, понимаю, что вы могли подумать, увидев это. С вашей стороны это весьма благородно. Но позвольте заверить вас, Дейви тут никто не обижает, правда, мой мальчик? Ну а теперь беги.
Он протянул парнишке пенни.
Но мистер Блейк не был готов остановиться на этом.
— Вы каждый вечер создаете миры в вашем амфитеатре, — продолжил он, — но когда зрителей нет, факелы погашены, а двери заперты, что остается, кроме воспоминания об этих мирах?
Филип Астлей нахмурился.
— Это замечательные воспоминания, сэр, в них нет ничего плохого — они остаются с человеком во время многих холодных и одиноких вечеров.
— Несомненно. Но в этом-то и состоит различие между нами, сэр. Мои рисунки и песни не становятся воспоминаниями — они всегда с вами, стоит вам только захотеть. И они не иллюзии, а физическое воплощение миров, которые на самом деле существуют.
Филип Астлей театральным движением повернул голову, словно пытаясь увидеть свою спину.