Тигр в дыму
Шрифт:
Новый поток рыданий миссис Тэлизмен отвлек дядюшку Хьюберта, и он замахал рукой на злополучную Мэри, чтобы хоть как-то их утишить.
— Что такое, Дот?
— Она, по-видимому, уже в постели, дорогой мой! — голос приближался, и уже можно было расслышать стук ее каблучков по ступенькам лестницы.
— Ну так вытащите ее оттуда! — каноника, казалось, возмутило, что подобный вариант не пришел ей самой в голову. — Скажите ей, что умыться она может, но пусть не возится с прической. Можно ведь надеть чепчик. Премного благодарен, Дот.
И, тактично и вежливо завершив разговор, он плотно закрыл дверь в тот
— Итак, Мэри, — произнес он, усаживаясь снова, — подумайте надо всем этим хорошенько и не расстраивайтесь больше, чем нужно. Успокойтесь, прошу вас, дорогая моя девочка. Выдержка. Выдержка во всем. Вы сами предложили эту куртку миссис Кэш или это она ее попросила?
— Я, — ох, я и не знаю, сэр!
К изумлению сержанта старик был готов ей поверить.
— А-а, — произнес он, — да, понимаю я. А она сказала, зачем эта вещь ей? Нет. Нет, она и не стала бы говорить. Забудьте, что я сказал. Глупость с моей стороны. Но послушайте, а миссис Элджинбродд не показывала вам какую-нибудь из тех фотографий, что получила по почте?
— Майора? Показывала, сэр. И я сказала, что не понимаю, как это так можно утверждать наверняка.
— А неужели вы не узнали спортивную куртку на том человеке на снимке?
— Да я как-то не думала. Ах, так вот как оно сработано! Господи, мне такое и в голову не приходило.
— Но почему же, Мэри? Я понимаю, если бы это не пришло в мою голову!
— Не знаю, может быть, потому, что снимки не цветные. А цвет как раз и придает этой куртке что-то такое особенное, а на снимке этого не видно.
— Понятно. Теперь ступайте, сделайте себе чашку чаю, садитесь тут на кухне и пейте его, и не уходите оттуда, пока я вас не позову. Вы поняли?
— Да, сэр. Я поняла. Только — ох, каноник Эйврил, если миссис Кэш…
— Ступайте! — тоном, не допускающим возражений, произнес дядюшка Хьюберт и, вынув приходской бланк из корзины, принялся на нем что-то писать своим аккуратным почерком.
И было совершенно ясно, что это — приказ об увольнении, не подлежащий обжалованию. Миссис Тэлизмен жестом, означающим полное смирение, вновь извлекла свой носовой платок и, плача, покинула кабинет.
— Сомневаюсь я, что вы сумеете найти другую такую экономку, в наши-то дни, — вырвалось у Пайкота. Эта бескорыстная тирания уже начинала его раздражать. Он чувствовал, что обязан как-то вразумить пожилого чудака. Иначе выходит нечестно. Нечестно со стороны полиции.
— Разумеется, мне не стоило бы выгонять ее, я и сам об этом подумал. Но как странно, что это так поразило вас, мой дорогой друг. Без этой женщины я умру через шесть месяцев. Ведь она спасает меня каждый январь, когда обостряется мой бронхит, — дядюшка Хьюберт рассказывал об этом откровенно и с юмором. — Но она — сноб, — продолжал он. — Совершенно кошмарный сноб. Ну до чего же много на нашем пути разных ловушек, правда же? Вы не обращали на это внимания? Видимо, нам надлежит быть чем-то вроде эдакого человека-змеи в балагане или чуда без костей, как их называют, чтобы падать и падать в них абсолютно всеми мыслимыми способами. И это достойно всяческого удивления.
Пайкот не отвечал. Его румяное лицо хранило отсутствующее выражение. Ему как-то не верилось, что пожилой господин говорил искренне, поскольку за людьми «этого класса» такого
Его желание оказалось удовлетворено почти немедленно. Послышался скрип отворившейся двери холла и оживленное щебетание мисс Уорбертон.
— Проходите, миссис Кэш, прошу вас проходите. Пожалуйста, вот сюда. Там такой чудный толстенький полисмен, — ох, Господи, надеюсь, он меня сейчас не слышит! — так что каноник вас не съест. Ах, как вам было у себя там хорошо! Но мне, увы, велено вас привести, ну, понимаете, в чем бы вы ни были, хоть бы и вообще без ничего. Ну проходите же.
Дверь кабинета распахнулась, и мисс Уорбертон вошла. Она была типичной добропорядочной англичанкой средних лет, имевшей несчастье сложиться как личность в то время, когда писком моды были бесшабашные и беззаботные сумасброды из эксцентрических комедий. Воспитание ее было настолько поверхностным, а характер — настолько выраженным, что спустя тридцать лет впечатление она производила слегка ошарашивающее, как если бы незамужняя тетушка из эдвардианского театра в один прекрасный день перестала следить за своими манерами и впала в раскованную веселость. И тем не менее она на всю жизнь осталась такой — очень женственной, очень честной, крайне упорной, простодушной до неуправляемости, — и почти всегда правой.
— Вот она, каноник, — воскликнула мисс Уорбертон. — Прр-рямо из гнездышка! И сон красавицы прерван… Хотите, я останусь?
Глаза ее и все ее славное открытое лицо светилось весельем, а в изгибах тела, на котором любая одежда болталась как на вешалке, сквозила некоторая игривость.
Женщины, шедшей следом, все еще видно не было.
— Нет, Дот, не нужно! — Эйврил кивнул ей и улыбнулся. — Вы очень любезны. Большое вам спасибо. Теперь можете подняться обратно к Мэг.
— Только я предупреждаю, что хочу знать об этом все-все-все!
Эта Уорбертон и в самом деле качается на дверной ручке, заметил Пайкот с некоторой брезгливостью. Ей же лет пятьдесят будет, и как только старику хватает сил заставлять себя называть ее таким неподобающим уменьшительным имечком. Впрочем, объяснение этой странности привело бы его, возможно, в еще большее замешательство. Каноник пожаловал мисс Уорбертон сие имя отнюдь не потому, что ее звали Дороти. Ее, кстати, звали иначе. Он именовал ее Дот, потому что настаивал, что она — математик, и не может же он называть ее полностью Десятичной Точкой. [1] Ибо Эйврил видел в ней именно то, чем она для него и была — даром Господним, и если она зачастую ему докучала, то канонику доставало смирения, да и просто житейского опыта, чтобы не ожидать от бескорыстных даяний Всевышнего одного только меда.
1
Английское слово «dot» значит «точка». В европейской традиции в десятичной дроби ставится не запятая, а точка (примеч. пер.).