Тигр в дыму
Шрифт:
Эйврил и сам стоял у незадернутого окна, вглядываясь в бурый таинственный мир пустынной площади.
— Вы говорите такие вещи, Дот, — воскликнул он. — Как вы можете это знать?
— А вот такой у меня бизнес, — отвечала она тихонько. — Да просто у меня есть глаза и здравый смысл, и я ими пользуюсь. Никто не приходит к Люси Кэш, когда у нее на чердаке горит свет. Это сигнал — чтобы некоторые люди держались подальше.
— Некоторые люди, — передразнил он. — Что это за люди такие?
— Бизнесмены, я полагаю, — ответила мисс Уорбертон.
Каноник некоторое время молчал, отвернувшись к окну. Неожиданно его широкие квадратные плечи вздрогнули.
— Надеюсь, вы правы, Дот, — произнес он неожиданно. — На этот раз, да будет вам известно, я надеюсь, что правы окажетесь вы.
Глава 8
Снова
Одной из приятнейших черт Аманды было, что она никогда не теряла того простодушного видения вещей, при котором самые дикие несуразицы человеческих эмоций воспринимаются как абсолютно нормальные, то есть спокойно и без суеты. Потому-то, когда бедняжка Мэг в расстроенных чувствах предложила ей отправиться в пол-одиннадцатого ночи с инспекцией в новый, частично уже обставленный дом, в котором собиралась поселиться после свадьбы, и куда еще даже электричество не было подведено, Аманде это показалось самой естественной и разумной поездкой на свете.
Утешало ее то, что дом стоит по крайней мере не дальше крайней «приличной улицы» по ту сторону площади, впрочем, если бы ее об этом попросили, она бы отправилась и в любой, самый дальний пригород.
Инспекция показала, что дом превосходен. Даже в лучах фонариков, стиснутых в коченеющих пальцах, он сумел явить свое неповторимое очарование. Джеффри поставил себе целью удовлетворить как собственное, несколько романтическое стремление к единению и устойчивости в этом неустойчивом мире, так и природный вкус своей невесты, и дом обрел свою исконную щеголеватую комфортабельность эпохи Регентства, хотя, пожалуй, несколько модернизированную и, вместе с тем, небывалую прежде праздничность.
Они заглянули в «Эдвардианскую» спальню, с обоями в цветочек и хонитоновским покрывалом на кровати, и в примыкающую к ней ванную в виде уютного озерца с кувшинками и, наконец, добрались до главной цели экспедиции — собственной студии Мэг на самом верху, где прежде был чердак.
Зоркий глаз Аманды уловил, что Джеффри, похоже, спланировал эту комнату с таким расчетом, чтобы ее можно было легко и быстро переделать в детскую — но теперь тут была студия, в каждой мелочи подчиненная одной только жесткой целесообразности и еще не обставленная мебелью. Большая часть хозяйства Мэг, все еще нераспакованная, лежала грудой под блеклыми стенами, куда ее сложили носильщики.
Мэг, внезапно дав волю чувствам, бросилась на колени возле одного небольшого увязанного в мешковину свертка. Она казалась совсем юной девочкой, — ползала на коленках, так что ее мягкое меховое манто волочилось за ней по пыльному полу, и старательно наклонив белокурую пушистую голову, разворачивала упаковочную ткань.
— Я решила их найти и сжечь, — проговорила она, не поднимая головы. — Я хочу это сделать сразу, раз и навсегда, сегодня ночью. Тут только письма Мартина. Вот зачем я притащила тебя сюда. Ты не против?
— Ну конечно нет! Абсолютно разумный шаг! — с расстановкой произнесла Аманда. — Рано или поздно приходит момент, когда принимаешь окончательное решение, а в таких вещах самое верное — собраться с духом и действовать сразу.
— Именно так я и решила, — Мэг вытащила из недр потрепанного итальянского кожаного чемодана шкатулку с выдвижными ящичками и вытряхнула их содержимое на лист упаковочной бумаги. — Из-за них я постоянно ощущаю какую-то смутную вину, уже много месяцев подряд, — продолжала она с той очаровательной ноткой доверчивости в голосе, которая шла ей куда больше, нежели изысканная прическа и косметика. — Я их не открывала несколько лет, но знала, что они здесь, и когда мои вещи перевозили сюда, я решила — пусть заодно и их перевозят. А нынче вечером я все думала о Джеффе, и так мне стало тоскливо, и вдруг показалось почему-то ужасно важным, чтобы они не оставались в его — то есть в нашем с ним доме — больше ни одной ночи. Думаешь, У меня истерика? Ну, может быть, но только немножко.
— Если так, то я не знаю ее причин, а ты? — Аманда уселась на ящик с книгами и, казалось, с удовольствием просидела бы так хоть всю ночь, если того потребует элементарная вежливость. — Стоит ли так переживать? А не кажется ли тебе, что это просто логическое завершение Мартина. Я хотела сказать — завершение этой всей мучительной полосы. Все шло к тому, но обстоятельства немножко его ускорили. Дохнула
— Да. Да, именно так! — с жаром подхватила Мэг. Она спешила, торопясь выговориться до конца. — Я его забыла, по крайней мере так мне казалось, а потом эти фотографии словно воскресили — не столько Мартина, сколько ощущение, что он — мой муж, и я даже толком не знала, что именно чувствую. Иногда мне начинало мерещиться, что я изменяю им обоим, а нынче вечером все как будто проявилось, и теперь для меня не существует никого, кроме Джеффа. Теперь я могу думать о Мартине отстраненно, как о любом другом человеке. Никогда прежде я этого не могла.
Аманда ничего не сказала, но лишь кивнула в темноте в знак согласия.
Когда Мэг уже опускала аккуратную связку посланий, большей частью присланных по фототелеграфу из пустыни, на коричневый лист упаковочной бумаги, оттуда выпало, блеснув, что-то тяжелое. Девушка поднесла предмет к свету.
— О, — тихонько произнесла она. — Я думаю, эту вещицу я должна сохранить. Она займет свое место среди прочих безделушек на столике в гостиной. За ней — какая-то ужасная тайна, что-то связанное с войной!
Она протянула находку Аманде. Это оказалась миниатюра, улыбающееся девичье лицо в драгоценной оправе, стоящей наверняка куда больше тех нескольких фунтов, которые дал перекупщик с Уолворт-роуд за такую же рамку от портрета юноши.
— Какая прелесть! Аманда посветила фонариком на миниатюру. — Семнадцатый век. Должно быть, оригинал, тебе не кажется?
— Возможно, — Мэг задумалась. — Ты знаешь, я как то про это даже не думала. Она поразила меня еще тогда, когда я ее получила, а потом я засунула ее куда-то и забыла. Мартин дал мне ее недели за две до того, как отбыть за море в последний раз. А до этого он уезжал куда-то, а куда, он мне сказать не мог. Помнишь те годы, Аманда? Теперь, на расстоянии, они кажутся просто безумными. Тоскливыми, неприкаянными, полными страшных тайн и ужасных догадок! — юный голос звенел в полумраке комнаты. — Мартин заявляется как-то поздно вечером, усталый и какой-то возбужденный, и вытаскивает из кармана вот эту вещицу, завернутую в грязный носовой платок. И говорит, мол, к ней вообще-то есть пара, только ее пришлось отдать, «потому что на всех не хватило». Я в ответ что-то сказала про награбленное, а он, помню, засмеялся, и меня это немножко даже шокировало, а он тут же, на одном дыхании рассказывает мне, что он-де помнит, как смотрел на нее сквозь стеклянную дверь кабинета и всегда думал, что это Нелл Гуинн, потому что она улыбалась, — и, помолчав, добавила. — Я все думала, а не мог он наведаться в Сент-Одиль во время оккупации? Невероятно — но подобные вещи случались. Ведь это на самом побережье, там вокруг море!
— Сент-Одиль? Дом его бабушки?
— Да, ей пришлось спешно покинуть его в самом начале войны. Она умерла в Ницце незадолго до того, как он сам пропал без вести. Мы, правда, узнали о ее смерти много позже.
Аманда протянула подруге миниатюру.
— А что произошло с этим домом?
— О, он стоит себе там, разграбленный, но почти не разрушенный. Мне даже пришлось как-то туда съездить и его осмотреть. Папа не смог поехать, так что отправились мы с Дот. Она мозговой трест всей нашей семьи! — Мэг рассмеялась и вздохнула. — И это было совершенно ужасно, — из-за того, что Мартин «убит предположительно», возникла масса всяких сложностей, а ты знаешь, что такое юридическая процедура во Франции. Оказывается, имеется еще какой-то сорокоюродный брат где-то в Восточной Африке. А Мартин еще больше все запутал, оставив завещание адвокатской конторе, тут у нас на Гроув-роуд, полное самых невероятных указаний. По какой-то непонятной причине он очень беспокоился о том, чтобы содержимое дома при разделе досталось мне. Само здание его мало волновало, но вот все то, что было внутри, его очень беспокоило. Смитик, ну, тот самый адвокат, рассказывал мне, что по его мнению, там, видимо, когда-то хранилось нечто весьма ценное либо нечто такое, чем дорожил сам Мартин, впрочем, не пожелавший уточнить, что это. Завещание составлено так, чтобы я могла претендовать на любую движимость, вплоть до садового инвентаря и цветочных горшков. Но разумеется, к нашему приезду все уже растащили подчистую. Мне достались крохи. Все это распродали по дешевке, и теперь сам дом, разрушаясь день ото дня, стоит и дожидается того пожилого джентльмена из Восточной Африки.