«Тигры» на Красной площади. Вся наша СМЕРТЬ - игра
Шрифт:
— Эти танки водить не сложно, вы быстро научитесь, — улыбнулся ученый. Колоритный такой. Весь в белом, даже голова. Только борода черная, без единого намека на седину. И трубка курительная из кармана халата торчит.
— Товарищи офицеры. Все просто. Сейчас вы переоблачаетесь в костюмы. Эти костюмы будут имитировать кинестетические ощущения, в то время как шлемы передают визуальные и аудиальные. Ну…
— Мы поняли, товарищ доцент! Продолжайте.
— Я не доцент! Я — профессор! — гордо поднял бороду ученый. Ага. Седина таки есть. Под подбородком.
— Или так, — покладисто согласился Измайлов. Лисицын с тоской вспомнил свой рабочий кабинет и «Косынку» на компе. А Прохоров ничего не подумал.
— Товарищ Измайлов!
— Да? — оглянулся майор.
За спиной стоял начальник областного управления ФСГБ. А за его плечом маячил давешний генерал в штатском.
— Вы назначаетесь командиром экипажа. Капитан Лисицын отвечает за ходовую, так сказать, часть. А старший советник Прохоров — заряжающий. Вопросы есть?
— А стрелок-радист?
— А смысл? — удивился незнакомый генерал. — Мы и так связь держать будем через ЭТО.
И показал рукой на «ЭТО».
Десятки мониторов. Десятки людей за ними.
— Так точно, товарищ генерал…
— Полковник. Просто полковник. Без генералов.
Да, да. Бывают такие полканы. Без генералов, которые…
— Переодеваться здесь?
— Да.
На виду у персонала лаборатории, а среди них и вполне себе девицы есть, пришлось обнажаться и залазить в эти диковатые костюмы. Майор машинально отметил, как его команда стесняется, прикрывая причинные места руками.
Да, да. Стесняется. Хоть кем ты будь в этой жизни, но стоять голым под взглядами десятков людей — как-то неприятно. Мягко говоря — неприятно. Твердо говоря — стыдно. Лучше уж против сотни басмачей с пулеметом в руках.
Да и сам майор повернулся спиной к большому залу.
А самое неприятное было в том, что малочисленные девочки из персонала никакого внимания на Измайлова с компанией не обратили. Как будто в мужской бане работают. Бабы… Обидно!
Когда офицеры облачились — люди в белых халатах препроводили их в кресла. Кресла были тоже, кхм, слегка необыкновенные. Стояли на какой-то могучей платформе.
Когда мужики облачились, ученый главнюк начал пояснять офицерам про все на свете. Так как ученые нормально разговаривать не могут, он сыпал специальными терминами. Виртуализация сознания. Аддиктивность конвергенции. Биорезонансные магнитотроны. Пиковые напряжения синапсов.
— Хорошо, что не косинупсов, — шепнул Прохоров.
— Так, так! — закричал вдруг завлаб (или завкаф? Черт их разберешь…) в белом халате. — Время! Ребятки, время! Работаем!
— Э! А нам-то чего делать? — тонким голосом пискнул толстый Лисицын, пока на него натягивали шлем.
— Разберетесь, — ответил ему механический голос в голове.
— Да не сцы ты, — усмехнулся в той же голове голос Влада Измайлова.
— Майор, как-то мне это все…
— Не сцы. Разберемся. Смотри, снег пошел.
И впрямь…
Прямо перед глазами… Из темноты… Стал вытаивать снег. Нет, не тот, который в сугробах, а тот который падает с неба.
Таинственные заклинания ученых сработали. Блин, и впрямь, чем наука от магии отличается? Да ничем, честно говоря. Главное, чтобы снег падал.
А пока падает снег…
Пока падает снег…
…голова кружится, когда смотришь на это небо.
Словно завороженный, рядовой Зайчиков смотрел в снежную круговерть, медленно падающую на его лицо. Снежинки кружились в немыслимом танце и падали, падали, падали на лица ребят его взвода. Бывшего взвода. Хотя почему бывшего-то? Пока жив Зайчиков — жив и взвод. Война кончается, когда убит последний солдат. А пока жив рядовой Зайчиков — война не кончилась.
А снег падает и падает, хлопьями ложась на стекла круглых очков.
И пусть снег заметает поле недавнего боя, накрывая одеялом траншеи, погибших бойцов, горелое железо… Пусть…
Это хорошо, что идет снег.
В такую погоду умирать… Хорошо.
А Зайчиков знал, что сегодня умрет. Ну а как иначе? Причем не каждому приходится узнать день своей смерти. Обычно-то оно как? Ходишь-ходишь — бац — и умер! Внезапно так. Хуже нету внезапно помирать. Вот Зайчиков раньше был глупым — он думал, что внезапно умирать хорошо. И только сегодня, после боя, понял, что к смерти надо готовым быть. Белье бы белое да покурить…
— Курить будешь? — толкнул Зайчикова острым локтем в бок старшина Петренко.
— Буду, — флегматично ответил Зайчиков. — Где взял?
— Та у мужиков пошукал, им уже ни к чему.
— Вот же…
— Не матькайся. Говорю же — ни к чему им. А нам еще минут пятнадцать жить как-то надо. А поди и больше. Кто ж этих Гитлеров знает?
— Я думал — полчаса, — сказал Зайчиков и замолчал, глядя в заснеженное небо.
От всей роты их в живых осталось двое. Рядовой Зайчиков да старшина Петренко. Остальные остались тут мертвыми. А ведь еще недавно были все живы. Были живы и шли к передовой с веселой, залихватской песней: «Эх, комроты, даешь пулеметы, даешь батареей, чтоб было веселей!»
И где тот комроты?
Да вот лежит в полусотне метров от Зайчикова и щерит беззубый рот в снежное небо. Зубы ему осколком выбило почти сразу. А потом и добило другими осколками, не менее злыми.
Старшина Петренко был чрезмерно разговорчив, а потому не умел слышать.
— Та я шо говорю? Ща попрет опять. А нас — двое. Накось, затянись.
— Двое, — откликнулся эхом Зайчиков и не взял самокрутку. Потом вдруг встрепенулся и посмотрел на Петренко. — И что?