«Тигры» на Красной площади. Вся наша СМЕРТЬ - игра
Шрифт:
— А кто это вас так профессионально обработал? — интересуется одна.
Раббит рядом стоит и гордится:
— Я чо, я ж проктолог…
— А я бы не сказала, — меланхолично отвечает другая, которая карточку заполняет.
Обработали они мне рану, уточнив перед этим — а пил ли я?
— Нет! — в один голос взревели мы с Кролом. Стекла в момент запотели, а врачихи поморщились.
— Это его гаубицей! — уточнил наш медик полевой.
Врачихи укоризненно посмотрели на него.
— Да я топор уронил нечаянно… — повинился я.
В рану запихали какую-то резинку. Начали заполнять журнал.
Это был первый и последний случай, когда
Записи там были такие:
«Двадцать пятое апреля. Иванов. Москва. Огнестрельная рана живота».
«Двадцать шестое апреля. Петров. Проникающее ножевое ранение в грудную клетку».
«Второе мая. Измайлов. Киров. Рубленая рана топором».
А чо нам, вятским? Мы на полу сидим, не падаем и семеро топора не боимся. Не то что салабоны питерско-московские.
Да, еще вкололи чего-то.
Потом я спал еще сутки на базе, изображая рукой подводную лодку. Третьего же числа мы снова уехали в лес.
Молчаливая девка так с нами до отъезда и сидела, приставая ко всем, кто под губы подвернется. А мы что-то брезговали ею.
А палец? Да на месте палец, только ноет, собака такая, в сырую погоду, надкостницу тогда тоже задело. Но я привык, не замечаю уже.
— Врешь, — усомнился Лисицын.
— Врет, врет, — засмеялся Раббит. — Все не так было. Не южный Ямал, не топор, и не две беременные бабы.
— И ты не ты? — покосился в его сторону майор.
— Конечно. Я же не проктолог?
— Таки да… Ты больше по гинекологии специализируешься…
И майор Измайлов снова пошевелил угли в костре:
— Где там Прохор, интересно?
ГЛАВА 20
Макс снова повертел в руках медальончик. Кажется, что все дело в нем…
Унтершарфюрер был весьма подкован в вопросах германского оккультизма. Еще бы. Лекции про «Черное Солнце» в учебном лагере им читали лучшие преподаватели из «Анненербэ». Черное Солнце… Незримый центр Вселенной. Причина и начало бытия. Арийского бытия. Оно светит только избранным. Только нордическим народам. Его могут узреть только высокодуховные люди с помощью медитации и массажа щитовидной железы. Те же, кто увидит Черное Солнце, будучи негерманцем — станет безумным. А еще заставляли учить «Эдду» наизусть.
— Фарбаутр, бог молний, помоги мне! — шепнул Макс Фольксфатер, пристально глядя на медальон.
И…
И ничего не произошло.
Унтершарфюрер закрыл глаза, потер горло, слегка помассировав кадык. И на древнегерманском медленно произнес:
Styp fyr norpan 'a Nidav"ollum salr 'or gulli Sindra aesttar; en annarr st'od 'a 'Ok'olni bj'orsalr j"otuns, en s'a Brimir heitir. [48]48
И опять — ничего. И тут Макса осенило. Нужна кровавая жертва. Иначе, он не вернется домой. Причем, не просто кровавая. А огненная. Иначе боги не внемлют.
Эсэсовец поднялся. Проверил магазин своего верного «МР». Отлично. Надел на левую руку асбестовую перчатку и, взявшись за ствол, медленно пошел вдоль обрывистого берега небольшой реки. Шел он недолго. Метров пятьсот, пока не вышел к небольшому поселку, состоявшему из двухэтажных деревянных бараков.
«То, что надо», — подумал унтершарфюрер Фольксфатер.
Из ярко освещенного углового окна доносились пьяные песни.
— Руссише швайне, — пробормотал Макс и достал из подсумка гранату с длинной ручкой. Нет… Все-таки русские — варвары. Вместо того чтобы как все нормальные люди отмечать праздники в пивной — эти пьют водку дома. И еще свои варварские песни поют, вместо «Хорста Весселя». И ногами топают с остервенением каким-то славянским.
Нормальные европейцы в пивных праздники отмечают, распевая «Хорст Вессель» и стуча кружками по столам.
Макс отвинтил колпачок на рукоятке. Выпал длинный шнур с фарфоровым шариком. Эсэсовец дернул за шнур. Подождал несколько секунд… Да, по инструкции граната должна была взорваться через пять секунд. В реальности же терочный запал горел до десяти. Неопытные солдаты кидали ее сразу, чем пользовались противники, нередко успевая кидать «колотушки» обратно. Нет уж… Подождем секунд пять…
Бросок! С грохотом граната стукнулась в стекло и… Отскочила? Унтершарфюрер немедленно отскочил в сторону, прячась от взрыва за кучей дров. Однако взрыва не произошло. Аммонал, видимо, слежался или отсырел. А может быть, и терочный запал из строя вышел. Стоп? А почему граната отскочила от стекла, а не пробила его? Что, русские стали ставить бронебойные стекла? Вторую гранату Макс готовить не стал. Просто встал на колено, поднял свой пистолет-пулемет и направил его на окно.
Выстрелить не успел.
Открылась дверь. В желтом электрическом свете появилась пошатывающаяся фигура пьяного русского:
— Maksimytsch? Ту? Kakogo huya w okno kamnyami pizdyaschiscih?
Из всей фразы Фольксфатер понял только одно: «Макс». И приподнялся:
— Я, я, натюрлих… — и дал короткую очередь по пьяному русскому.
И ошалел от увиденного. Почему-то пули летели медленно. Так медленно, что падали по пологой кривой к ногам русского. Макс буквально всем телом ощутил, что завяз внутри какого-то мармелада, словно муха в янтаре… С огромным трудом, пытаясь закричать застрявшим желеобразным воздухом, он приподнял ствол, и пули пошли выше и уже долетали до груди русского, но бессильно тыкались в него и орехами лещины падали на деревянный пол.
— Friz, ohuel, tschto li, sowsem? Seitschas ya tebya tak upizdyaschu…
И русский пошел словно медведь, раскинув лапы, рыча от ненависти!
Крик вдруг прорвался сквозь дремоту, и Макс проснулся от замерзлой дрожи.
Костер давно погас, и мокрый пот накрывал землю промозглым туманом.
Приснится же такое…
Впрочем, идею о жертвоприношении нужно обдумать. Кто такой воин СС? Это жрец войны. Что такое война? Это жертвоприношение для германской расы. Больше крови — больше счастья. Каждый убитый враг на фронте — новый рожденный ребенок в тылу. А если фронта нет? Тогда его надо сделать. Вот и все.