Тихая гавань
Шрифт:
Лоренс мрачно заметил:
— Мальчикам трудно проявлять свои чувства, поэтому им приходится искать другие способы справиться с болью.
Сам Лоренс вообще никогда их не проявлял. Он загонял их глубоко внутрь, прятал от посторонних глаз на задворках сознания, где, как он внезапно понял, они хранились все это время, тихонько тлея и часто заставляя его испытывать приступы необъяснимой злости или депрессии.
Взглянув на него, Мэй ласково улыбнулась.
— Это ужасно, когда родители вдруг исчезают неведомо куда.
Оба они говорили не только о ее братьях и сестрах, но и о нем. Побледнев, Лоренс отвел
— После такого дети чувствуют себя на редкость беззащитными, полагая, что любой может исчезнуть вот так же внезапно. Они долго боялись, что я окажусь следующей. Сейчас вы понимаете, почему я не могу продать дом.
Да, он понимал, но не мог поверить, что единственным выходом из создавшегося положения было устроить в доме приют для бездомных.
— А как дети относятся к постоянному присутствию здесь всех этих стариков? Не думаю, чтобы им нравилось делить с кем-нибудь ваше внимание, не говоря уж о том, сколько энергии и сил это отнимает у вас. — Он знал, что ему точно не понравилось бы!
— О, да они только рады… У них нет дедушек и бабушек, а я считаю, что детям необходим контакт со старшим поколением. Между детьми и стариками существует какая-то естественная симпатия. Они гораздо ближе по духу, чем родители и дети. У родителей слишком много обязанностей, слишком много других занятий помимо дома: зарабатывание денег, устройство всяческих дел, развлечения. Кроме того, они чувствуют себя обязанными приучать детей к дисциплине и бесконечно придираются к ним, желая, чтобы те стали лучше. У пожилых людей все это уже в прошлом, и они спокойно сидят на месте, наслаждаясь жизнью, — как и дети. Например, Билл учит мальчиков садовничать, хотя и без конца ворчит на них. А Бетти помогает Нэнси на кухне. Ей нравится крутиться там — отмерять муку, разбивать яйца, снимать пенки с варенья. Нэнси учит ее готовить, и это забавляет обеих.
— Так это Нэнси готовила ужин? А я думал — вы.
— Мы делали его вместе. Нэнси когда-то была профессиональной поварихой, и я многому у нее научилась. — Мэй взглянула на поднос, который по-прежнему держал Лоренс. — Кофе остывает, нам нужно идти к вашей матери. Она, наверное, гадает, что же здесь происходит. Ей должны быть слышны наши голоса.
Лоренс не мог двинуться с места, ему казалось, что ноги приросли к полу. Мэй проницательно посмотрела на него.
— Пойдемте!
— Не торопите меня, мисс Селлерс! — Он придал голосу самые резкие и повелительные интонации. — Я войду, когда буду готов.
— Не бойтесь, — ласково сказала она.
Лоренс сердито насупился.
— А я и не думал! Скажете тоже — боюсь!
Она, улыбнувшись, пошла по коридору, и Лоренс неохотно последовал за ней. Перед одной из дверей Мэй остановилась, повернула ручку и открыла ее навстречу уютному свету настольной лампы.
Лоренс нервно обежал комнату глазами, отметив, что это квадратная спальня, одновременно служившая гостиной. Первым бросалось в глаза обитое красным бархатом глубокое кресло. Оно было завалено разноцветными подушками, на которых восседал изрядно потрепанный плюшевый медведь. Его медведь! Рядом на маленьком круглом столике красовалась ваза с нарциссами, которые испускали сильный аромат. В дальнем углу комнаты стояла кровать, покрытая одеялом ручной работы. Женщина лежала в постели, откинувшись на подушки, лицо было обращено к двери.
Лоренс
— Здравствуй, Лоренс, — сказала мать, и он почему-то сразу узнал этот голос; он стал глуше, в нем появилась легкая хрипотца, но Лоренс понял, что никогда не забывал его.
Теперь он посмотрел на женщину. Волосы, как и у Нэнси, были совершенно седыми, однако им был придан легкий голубоватый оттенок. Своей воздушностью и невесомостью они напоминали одуванчик. А когда-то были такими же черными, как и у него, гладкими, длинными и шелковистыми.
Она протянула руку, будто приветствуя незнакомца. Да так оно и было — они совсем не знали друг друга.
Ноги Лоренса словно налились свинцом, но, с трудом передвигая их, он подошел и взял ее руку. Когда-то его ручонка тонула в ней, теперь все было иначе. Пальцы матери были холодными и хрупкими, он без труда мог раздавить их в своей ладони.
Лоренс не знал, о чем говорить. Что можно сказать человеку, которого так долго не видел, против которого в течение многих лет таил злобу?
Но неужели его ненависть была направлена на это беспомощное создание, прикованное сейчас к постели? Последний раз, когда он видел ее, мать была прекрасной, благоухающей французскими духами и исполненной жизнерадостности. Два этих образа никак не вязались друг с другом. Лишь ее голос по-прежнему преследовал его, словно голос призрака, нашептывающего что-то в холодных коридорах памяти.
— Здравствуйте, — ответил он, ненавидя сложившуюся ситуацию и Мэй, которая ее создала. Во всем была виновата только она. Что о себе возомнила эта особа?! Кто дал ей право подталкивать людей к тому, чего те делать не хотят?
— Садитесь, — сказала Мэй так, словно он был одним из тех детей внизу, чьими жизнями она управляла столь уверенно и бестрепетно. Она придвинула ему стул, сиденье которого угодило ему прямо под колени, вынудив Лоренса чуть ли не упасть на него. — Не выпить ли нам кофе, пока он окончательно не остыл?
Оказавшись на стуле, Лоренс наконец нашел себе занятие — скрестив ноги и расправив брюки, он вдруг заметил на них пятна, появившиеся, должно быть, во время посещения шалаша Ника. Он с раздражением принялся их оттирать, но они не поддавались. Тем временем Мэй протянула ему наполненную чашку, и у него появилось еще одно дело — внимательно и сосредоточенно помешивать кофе ложечкой, не отрывая от него взгляда.
— Сахару?
— Нет, спасибо. — Он многозначительно посмотрел на Мэй, надеясь, что и на этот раз она прочтет его мысли и догадается обо всех язвительных словах, которые он сказал бы ей, останься они наедине.
Она усмехнулась, в светло-карих глазах заплясали чертики. О да, она прочла его мысли и они лишь позабавили ее! Мэй была самой странной женщиной из всех, кого ему доводилось встречать, — одновременно и слишком молодой, и слишком взрослой для него. Слишком молодой по годам и жизненному опыту и слишком начальственной для совместной жизни.
О чем я думаю? — ужаснулся он. Совместная жизнь? С трудом подавив возмущение, он отвел взгляд, не переставая помешивать кофе.
— Может, мне оставить вас вдвоем? — спросила Мэй.