Тихая застава
Шрифт:
Бой шел уже всюду – слева, где находилась засада Бобровского, справа, где обосновался Дуров; стрельба слышалась и в других местах. Трех человек, несмотря на то, что дорога, ведущая в кишлак, была заминирована, Панков выставил и в направлении кишлака: от памирца, которого он, к сожалению, не арестовал, – нельзя было, прав таких не имел, – можно было ожидать чего угодно, он мог и специальную тропку пробить в скалах, чтобы нежданно-негаданно свалиться пограничникам на голову, и по воздуху, будто дух, мог переместиться, поскольку имел прямую связь с нечистой силой, и пустить по минам жителей, чтобы потом самому свободно пройти к заставе. Поэтому, хоть и находился у Панкова каждый солдат на счету, он сделал засаду и на кишлачном направлении.
Он правильно поступил. Как только завязался бой слева, у засады Бобровского, в которой находился Взрывпакет с прапорщиком-хохлом, как стрельба послышалась со стороны кишлака, затем раздались два взрыва. Издали непонятно было, то ли мины сработали, то ли это были обычные гранаты, брошенные сильной рукой в пограничников.
– Рожков, вызывай кишлачную засаду! Что там у них стряслось, надо узнать.
Рожков привычно склонился над рацией, забубнил монотонно, но живым голосом:
– Шестой, шестой, ответь первому! Шестой, шестой…
Наконец засада отозвалась.
– Ну, что там у вас?
– У нас – тихо, а на дороге – подрывы.
– Кто подорвался, не знаете?
– Пока нет. Ночь, товарищ капитан. Утром узнаем.
– А стрелял кто?
– Не мы. Мы пока не стреляли, товарищ капитан, это душки чего-то всполошились.
Панков хотел было выругать старшего засады за то, что тот обращается к нему в эфире по званию, а не по номеру, потом подумал: «Какая, собственно, разница?» и не стал. Действительно, какая разница – «первый» или «товарищ капитан»? Если душманы подслушивают переговоры по радио, то они и без маскировки все поймут. Случается, они вообще влезают в разговоры, подают свои советы, ругаются, требуют, чтобы русские покинули Таджикистан… Панков никогда не отвечал на выпады душманов в эфире, справедливо полагая, что «у них – своя компания, у него – своя».
– Добро, шестой, – проговорил он спокойно, – жди гостей, скоро будут… Отбой!
Над головой прошел запоздалый «эрес», выпущенный из кишлака, всадился в командирский дощаник, – как раз рядом с квартирой капитана, проломил стену, Панкову послышалось, что он даже услышал звон разлетающегося на мелкие доли стекла. Капитан сморщился, закрыл на секунду глаза, будто не верил тому, что видит, втянул в себя запах дыма, чего-то горького, незнакомого, чем был насыщен воздух: вот и пошло псу под хвост все, что он нажил…
Хотя что он, собственно, нажил? Ничего особенного – нич-чего, кроме чемодана с барахлом – парадной формой, пятнистым комплектом, много раз стиранным, много раз штопанным, приготовленным на смену, джинсами, кроссовками, двумя майками и курткой… Больше ничего из одежды у Панкова нет. Правда, Панков купил холодильник, но холодильник на заставе больше простаивал, чем работал: то электричества нет, то продуктов. Еще – три книжных полки, он их с собой привез, повесил на стену – думал собирать библиотеку. Не получилось. Документы? Документы у него, как и пистолет, и патрон для «личных нужд», всегда с собой, – лежат в кармане, перетянутые широкой красной резинкой.
Стол у него в квартире стоял примитивный, сколоченный из обычных досок, накрытый новенькой клеенкой со сказочными рисунками, у стола – четыре табуретки и старое кресло – хозяйское, полученное в наследство от прежнего начальника заставы.
Все это было, было, верно служило человеку, и вот – похоже, добра не стало. Ведь пламя вряд ли пощадит жилой уголок с неказистым имуществом капитана. Панков подавил подступившую обиду, отвернулся в сторону, украдкой от Рожкова вытер глаза. В конце концов, может, оно и к лучшему, что все так происходит. Дом, даже такой плохонький, временный, как этот, привязывает военного человека к себе, спутывает ему ноги, становится помехой, а когда у человека нет дома, он легко поднимается с места, перемещается, куда ему прикажут, – куда угодно, словом. Лучшее жилье для военного человека – брезентовая палатка.
– Горит, товарищ капитан, ваш дом горит, – с детским изумлением пробормотал Рожков.
– Вижу, – сухо, в горле что-то застряло и теперь мешало говорить, отозвался Панков. – Деревянный, потому и горит, – он отвернулся от радиста и снова стер слезы.
Кроме личных вещей у него в квартире остался альбом с фотоснимками, орден, который он получил в прошлом году, немного денег. Оставалось что-то еще, но что именно – Панков сейчас не помнил.
– Жалко, товарищ капитан!
– Жалко бывает у пчелки.
Из окон квартиры выплеснулось пламя, потом погасло. Может, пожар утих? Через минуту раздался глухой далекий хлопок, за первым второй. «Взорвались гранаты, – понял Панков. – Но в квартире ли?» Дома у него почти всегда лежала в ящике стола пара «лимонок» – заначка на всякий случай. Но на этот раз заначку он оставлять не стал – забрал гранаты с собой. Тогда где же разорвались гранаты? Через стенку, где расположена канцелярия заставы? Забыл какой-нибудь раззява?
Над головой низко – как только за каменный гребень не зацепился, – с ошпаренным сипением проскочил очередной кишлачный «эрес», грохнулся во двор заставы, подпрыгнул, прокрутился в воздухе тяжелой черной чушкой и ударился о бок «газика».
Послышался резкий металлический скрежет, следом – взрыв. В воздух полетели исковерканные обломки «газика», так верно в свое время служившего заставе. Оторванный радиатор взметнулся выше всех, он был виден издали, следом в воздух взлетел, бултыхаясь краями, будто огромный морской кит, капот, расщепленные доски кузова заискрились неземно, ярко, будто специально подожженные для киносъемки, закувыркались в разные стороны… «Газик» долгое время был единственной машиной заставы, на которой можно было еще куда-то уехать, послать наряд в помощь к соседям, вообще оторваться от душманов, теперь этой возможности не стало.
– Всё, – пробормотал, вяло шевеля одеревеневшими и от того ставшими чужими губами, Панков, – финита ля… – слово «комедия» застряло у него во рту. Какая уж тут комедия? Путь к отступлению отрублен.
Колесо «газика» с жирно чадящей резиной шлепнулось недалеко от бруствера командирского окопа – вон какая жуткая сила была у «эреса», – затем приподнялось на камнях, будто живое, встало на попа, в ночь от него полетели жирные яркие брызги, и, горящее, видное издали, покатилось с камней вниз – вначале медленно, едва одолевая сантиметры, потом набрало скорость, заскакало по-козлиному, споткнувшись о какой-то камень, взметнулось в воздух и, рассыпая вокруг горящую рвань, метров тридцать пролетело над землей, словно болид, и вновь врубилось в пожар.