Тихие сказки
Шрифт:
Ну да, — не мы. Я же знаю, что я — не только я. А этот орган и есть моя душа. И не только моя. Вот если бы почувствовать это, тогда все — братья по БЕСКОНЕЧНОСТИ.
А пока этого нет, все сами по себе. Все они кто-то. А небо, а лес, а море — это для них — никто. Это то, без чего вполне можно обойтись.
Он вздрогнул.
«Да ведь
Он лежал и смотрел в небо. И только что был очень счастлив. Но вдруг перед ним встало одно лицо. Ее лицо. То, от которого он не мог оторвать взгляда. И его опять точно пронзило. Такое прекрасное лицо — и столько страдания! Да ведь он к ней послан, может быть от всех этих деревьев. От неба послан. Она должна вернуться к этому ВСЕМУ. Снова стать цельной. Потому что она разодрана на части, потому что ей на душу наступили и часть души у нее растоптана, в ней всё болит. И потому он ей нужен больше, чем всем на свете. Ну вот он и рванулся к ней весь, весь.
А она — отпрянула. Нет, не от него. Скорее от себя. Ведь полюбила же она его. Как еще полюбила! И отпрянула. Куда? Зачем? Под нож? В гибель?
Не верит, не верит, что душа в ней жива и чиста, несмотря на все случившееся — чиста. Она своей душе не верит. Она обезумела. Потому что не может ни с ним, ни без него. Точно из души ее стержень вынули — ни на что решиться не может. И в этот круг безумия всех втягивает.
Только что он говорил: «разве можно видеть дерево и не быть счастливым?» А теперь говорит: «разве можно видеть это лицо и быть счастливым?»
Нет! Нет! Нет!… А ведь он пытался. Когда потерял надежду исцелить ее, он попытался вернуться к себе, к свету своему. И вот тогда-то и вспомнил то, другое лицо, которое ведь тоже было прекрасным. Таким прекрасным и совсем без мрака. Ведь монет же быть в этом мире прекрасное лицо без муки, без мрака — просто прекрасное лицо, как Деревья.
Господи, как хорошо бы было быть вместе, чтобы… ну чтобы побольше света было. Мир — то ведь больной. Его исцелить нужно. Нужно, чтобы люди вспомнили, что они братья по Бесконечности. И тогда бы все устроилось. И так бы просто!…
В очень трудную минуту жизни своей он думал о том, другом лице, в котором один свет, просто свет. Он ей и написал, что о ней как о свете вспоминает. Она — светлый ангел и ничего ему не нужно от нее — только чтобы она почувствовала в нем брата по Бесконечности. И они будут вместе против всего мрака, всей этой небыли, потому что мрак — небыль, бред; а свет — быль, явь.
Надо, чтобы они были вдвоем в этом мире. «Если сойдутся двое или трое во имя Мое, то Я буду с вами». Ну да, если двое вместе и свет в них, то и Бог — в них. И тогда — такая сила!
А люди нередко сходятся и венчаются даже и живут вдвоем, но без света, без Бога. Как же это, Господи?
Он знает, что так бывает сплошь и рядом, знает и… не верит.
Он верит в другое. Ведь даже когда его пытались убить, он кричал: «не верю! не верю!» Не верил, что крестовый брат может поднять на него нож. Нож над ним занесен был, а он — не верил.
Потому что знал другое. Он не просто верил в Бога, он знал Бога. «Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят». Они не ведали.
И этот светлый ангел ему не помог. Случилось невероятное. — Она взяла его за руку и привела к той, больной, лица которой он не мог вынести, лицом которой был точно пронзён насквозь. Привела и сказала: «Вот теперь отвечай — чей ты — мой или её?»
Как?! Не верю! Не верю, что ты хочешь убить ее, хочешь сделать меня убийцей! Ты же ангел. Я в тебе ангела вижу, а в то, что происходит, — не верю!
Еще немножко, и он сойдет с ума или умрет. Да неужели они не видят, что убивают его, что он уже не живой?!
Ну да, он что-то делает, кому-то отвечает. Делает все, что хочет та, больная. Хотя знает, что все идет к гибели, но ничего другого делать не может. Он уже и не он вовсе. Разве с него можно что-нибудь спрашивать? Но никто этого не видит. Он один, один, совсем один. Неужели никто не вспомнит, что мы братья по Бесконечности?..
«Я — ничей!» Вот единственное, что он должен был выкрикнуть в ответ на всё, и — не смог.
Боль, острая, как удар ножа, невыносимая боль сдавила его сердце и он… проснулся.
Он сидел на большом камне у самого моря. Над ним свешивалась огромная ветка сосны. Рядом цвела черемуха. Сквозь зелень просвечивало солнце. Море было нежноголубого цвета с россыпью серебра. По обе стороны залива — горы. А над ними — облака. Тяжелеющие, весенние. И этот аромат черемухи! И эта зелень! Такой первый, такой нежно — зеленый цвет!
О, обещание весны Развеять тягостные сны, Разлить по миру благодать И всех до одного созвать На празднество богоявленья! Душа моя, в сей день весенний Сумеешь ли раскрыться ты, Как эти майские листы, И вдруг понять — что явь, что бред — Вся боль твоя иль этот цвет, С ума сводящий вся и всех И отпускающий нам грех? – Сумею, о сумею!Можно заснуть, но можно и пробудиться. Можно умереть, но можно и воскреснуть. — Воскрес!
После первого потрясения пришла тишина и вся Бесконечность начала снова натекать в душу.
Над морем светились бескрайние зори, А сосны стояли у самого моря. И здесь обрывалась земная дорога — У самого моря, у самого Бога. Ведь некуда больше — взгляд Божий объемлет И сосны и море и небо и землю. И здесь одного лишь душе моей надо — Самой уподобиться Божьему взгляду.