Тихий американец
Шрифт:
После парада я взял интервью у представителя папы. Я не надеялся услышать от него что-нибудь интересное и не ошибся: обе стороны действовали по молчаливому уговору. Я спросил его о генерале Тхе.
— Горячий человек, — сказал он и перевел разговор на другую тему.
Он начал заученную речь, позабыв, что я ее слышал два года назад; мне это напоминало мои собственные тирады, которые я без конца повторял новичкам: каодаизм как религиозный синтез… лучшая из всех религий… миссионеры посланы в Лос-Анджелес… тайны Большой пирамиды… Он носил длинную белую сутану и курил одну сигарету
— Спасибо, ваше преосвященство. — Я поднялся, чтобы уйти. Он проводил меня до двери, роняя пепел от сигареты.
— Да благословит бог ваши труды, — произнес он елейно. — Запомните: господь любит истину.
— Какую истину? — спросил я.
— Каодаистская вера учит, что есть только одна истина и что истина эта
— любовь.
У него был большой перстень на пальце, и когда он протянул мне руку, он, право, кажется, ожидал, что я ее поцелую; но я — не дипломат.
Под томительными отвесными лучами солнца я увидел Пайла: он тщетно пытался завести свой бьюик. Почему-то за последние две недели я повсюду — и в баре «Континенталь», и в единственной порядочной книжной лавке, и на улице Катина — наталкивался на Пайла. Он все больше подчеркивал свою дружбу, которую навязал мне с самого начала. Его грустные глаза безмолвно вопрошали меня о Фуонг, в то время как уста со все возрастающим пылом выражали восхищение и привязанность к моей персоне.
Возле машины стоял каодаистский командир и что-то торопливо рассказывал Пайлу. Когда я подошел, он умолк. Я его узнал: он был помощником Тхе, прежде чем тот ушел в горы.
— Привет, начальник, — сказал я. — Как поживает генерал?
— Какой генерал? — спросил командир со смущенной улыбкой.
— А разве каодаистская вера не учит, что есть только один генерал?
— Не могу завести машину, Томас, — вмешался Пайл.
— Я схожу за механиком, — сказал командир и оставил нас.
— Я помешал вашей беседе, — извинился я.
— Пустяки, — отозвался Пайл. — Он спрашивал, сколько стоит бьюик. Очень славные люди, если знать, как к ним подойти. Видно, французы просто не умеют с ними ладить.
— Французы им не доверяют.
— Если доверять человеку, он постарается оправдать ваше доверие, — торжественно изрек Пайл. Его слова прозвучали, как каодаистский символ веры. Я почувствовал, что атмосфера Тайниня была слишком высоконравственной, чтобы я мог в ней дышать.
— Выпьем, — предложил Пайл.
— Об этом я просто мечтаю.
— У меня с собой термос с лимонным соком.
Он наклонился к багажнику и вытащил оттуда корзину.
— А джина у вас не найдется?
— К сожалению, нет. Знаете, — добавил он, желая меня приободрить, — лимонный сок очень полезен в таком климате. В нем есть витамины… не помню только, какие.
Он протянул мне стаканчик, и я выпил.
— Мокрое, и то хорошо, —
— Хотите бутерброд? Ужасно вкусные бутерброды. Новая патентованная начинка, называется «Витамино-здоровье». Мама мне прислала ее из Штатов.
— Спасибо, я не голоден.
— На вкус похоже на винегрет, только как будто острее.
— Мне что-то не хочется.
— Вы не возражаете, если я поем?
— Конечно, не возражаю.
Он откусил огромный кусок; послышался хруст. Невдалеке от нас Будда из белого и розового камня уезжал верхом из отчего дома, а его слуга — другое изваяние — бежал за ним следом. Женщины-кардиналы брели обратно в свою обитель, а божье око взирало на нас с соборной двери.
— Вы знаете, здесь ведь кормят обедом, — сказал я.
— Я решил, что лучше не рисковать. Мясо… с ним надо быть поосторожнее в такую жару.
— Вам нечего опасаться. Они вегетарианцы.
— Может быть, и так, но я предпочитаю знать, что я ем. — Он снова набил рот своим «Витамино-здоровьем». — Как вы думаете, у них есть приличные механики?
— Достаточно приличные, чтобы превратить вашу выхлопную трубу в миномет. Кажется, самые лучшие минометы получаются именно из бьюиков.
Командир вернулся; щегольски отдав честь, он сообщил нам, что послал в казарму за механиком. Пайл предложил ему бутерброд с «Витамино-здоровьем», но тот вежливо отказался, объяснив светским тоном:
— Тут у нас уйма правил относительно еды. — Он отлично говорил по-английски. — Ужасная глупость! Но вы же знаете, что такое религиозный центр. Вряд ли дело обстоит лучше в Риме… или в Кентербери, — добавил он с кокетливым поклоном в мою сторону. Потом он замолчал. Они оба молчали. Я был здесь лишний. Но я не мог не воспользоваться оружием слабости и не поддразнить Пайла — ведь я был слаб. У меня не было его молодости, основательности, цельности, будущего.
— Пожалуй, я все-таки съем бутербродик, — сказал я.
— О, прошу вас, — произнес Пайл, — прошу вас.
Он немного помешкал, прежде чем снова полезть в багажник.
— Нет, нет, — рассмеялся я. — Я пошутил. Вы ведь хотите остаться вдвоем.
— Ничего подобного, — возмутился Пайл.
Он был одним из самых неумелых лгунов, каких я знал. В этом искусстве у него, очевидно, не было опыта. Он объяснил командиру:
— Томас — мой самый лучший друг.
— Я знаю мистера Фаулера, — ответил командир.
— Мы еще увидимся перед отъездом, Пайл. — И я пошел в собор. Там можно было найти прохладу.
Святой Виктор Гюго в мундире Французской академии с нимбом вокруг треуголки указывал перстом на какую-то сентенцию, которую записывал на дощечке гипсовый Сунь Ятсен. В церкви не на что было сесть, разве что в папское кресло, вокруг которого обвилась гипсовая кобра; мраморный пол сверкал, как водная гладь, а в окнах не было стекол, — я подумал о том, как глупо строить клетки с отдушинами для воздуха, а почти такие же клетки строим мы для религии — с отдушинами для сомнений, для разных верований, для бесчисленных толкований. Моя жена нашла себе такую дырявую клетку, и порой я ей завидовал. Но солнце и воздух плохо уживаются друг с другом; и я предпочитал жить на солнце.