Тихий Дон Кихот
Шрифт:
— А зачем мне его портить, Корнилов? Просто не порть мне настроение. И Сажик всегда будет довольный.
— Толстый и невоспитанный. Ты так и детей воспитывать будешь?
— Детей? Что я слышу, Корнилов… Ты говоришь о детях? О наших? Я правильно понимаю? Или только о моих?
— Откуда у тебя, радость моя, могут быть только твои? Разве что твой так называемый отец клонирует тебя на память.
— Корнилов, ты опять ревнуешь, — Аня с упреком смотрела на него и качала головой. — На этот раз обычной, земной ревностью. Эх, ты!
— Просто когда-нибудь, наверное, — начал пространно объяснять Корнилов, активно жестикулируя, — когда преступность в мире снизится хотя бы вдвое, а лучше втрое, у нас могли бы быть дети. Но для этого, Аннушка, мне придется еще очень много сил отдать правому делу борьбы с преступностью.
— Главное, чтоб не все, — сказала Аня, доедая свой завтрак.
Аня убирала со стола, когда услышала, что Корнилов говорит с кем-то по телефону. Она перестала греметь тарелками и прислушалась, потому что Михаил кому-то что-то доказывал.
— Сегодня. Нашлась. Сейчас и поедем.
Аня на цыпочках вышла их кухни и встала возле двери в комнату. А Корнилов продолжал.
— Я же говорю — это последний резерв. Если не там, то нигде. Я знаю, где ее искать! Нет! Вчера еще не знал.
Она еле успела скрыться в кухне и громыхнуть посудой и даже попыталась напеть вслух какую-то мелодию. Но кроме фальшивого «ля-ля», ничего не вспоминалось. Тарелка выпала из рук и разбилась на две половинки.
В кухню зашел уже готовый уходить Корнилов.
— На счастье!
Аня посмотрела-посмотрела на осколки и выбросила их в ведро.
— Ты уже? Спешишь? — спросила она коротко. На длинные фразы не хватало дыхания.
— Да. Пора. Проводи меня.
— Что у тебя сегодня? Ты какой-то озабоченный…
— Да просто дела, — он поцеловал ее.
Но она не ответила. Сел в машину и уехал под громкий и недовольный лай Сажика. Она не нашла в себе сил даже рукой ему помахать. Все оказалось напрасным.
Аня прислонилась к стене дома. Надо было срочно что-то предпринимать. Сейчас у нее не было сомнений — речь шла о Светлане. Он решил ее выдать. Спокойно, как овечку на заклание. Неужели такое возможно? И это тот самый человек, которого, как ей казалось, она еще полчаса назад так искренне любила? Надо срочно сообщить Свете, чтобы бежала оттуда куда-нибудь подальше. Так ведь там же еще и родители. Эти страшные корниловские псы начнут их трясти, чтобы сказали, куда подевалась Перейкина.
Она бросилась звонить Перейкиной по мобильному, но та телефон так и не включала. По инструкции Корнилова. Попробовала позвонить маме, но межгород был постоянно занят. Тогда она позвонила по другому номеру. Там трубку взяли сразу.
— Коля… Санчо…. Это Аня. Мне надо срочно с тобой встретиться. Срочно, Коля! Давай через полчаса на «Пионерской». Я на машине…
Глава 22
— Здесь погиб Самсон и все филистимляне!
Легко
Машина никак не заводилась. Глохла, как в мороз. Аня выскочила, хлопнула со всех сил дверью и уже готова была добираться своим ходом. Но решила вдохнуть глубоко и попробовать еще раз. А если не поможет, треснуть по несчастному «Фольксвагену» чем-нибудь тяжелым. Иногда этот, так называемый, деструктивно-конструктивный метод давал неожиданные результаты. Правда, с машиной, которую она искренне полюбила, она так еще не поступала. А вот помнится, в ранней юности родительский телевизор хорошо откликался на подобные воздействия.
Она поступила правильно. Последняя попытка принесла положительный результат. Машина завелась. Возможно, это ее так взбодрило Анино хлопанье дверью.
— Я еду сдавать своего мужа, — сказала Аня, то ли себе, то ли своей машине, — как сдают в утиль испорченную вещь. Раньше за сданную макулатуру получали книжку, например, «Дон Кихота Ламанчского». А я сдаю своего Дон Кихота живьем…
Впереди еще была дорога, еще можно было сомневаться, можно было даже свернуть в сторону, расплакаться там за поворотом или послать всех, поехать на кладбище и разрыдаться над могилкой Ольги Владимировны — вроде, и не в одиночку. А Оля до сих пор понимает ее, как никто другой, как никто из живых.
Ее бы никто за слабость не осудил. Если она — Офелия, то ей остается только плыть по течению, судьбы ли, реки, своих слез, неважно. А если она — Дульсинея, то ее и вовсе не существует, как нет и не было никогда шлема Момбрина, сторуких великанов, рыцарей Зеркал и Белой Луны. Все иллюзии, ничего реально не существует, смысла в этом никакого нет. А все книги надо сжечь. Вот о чем писал Сервантес в своем бессмертном романе, который тоже надо было бросить в костер.
Смысл жизни искали самые мудрые люди уже много веков, причем в спокойной обстановке, в пещерах, в скитах, за стенами замков и дворцов. И они ничего не нашли на трезвую голову, кроме абсурдности человеческого существования.
Кто-то, может, Брежнев, говорил ей о «пограничных» состояниях человеческой психики. Что-то в этот момент можно понять, когда вот так стоишь на краю пропасти, что-то вдруг открывается, стукает по сонному сознанию человека. Пожалуйста, вот она — нормальная пограничная ситуация. В ее собственной жизни. Что же? Ничего ей не открылось, ничего не стукнуло, кроме дверцы ее автомобиля.
Но можно прямо сейчас покончить со всей этой галиматьей очень просто — сделать то, чему не учат на курсах вождения, даже экстремального. Нажать на газ и направить машину вон на то дерево, а лучше на следующее, покрепче.