Тихий Дон Кихот
Шрифт:
— Коля, а там вода поблизости есть? — произнес командир отряда, отдавая Санчуку нарисованный Аней план участка.
— Речка, близко от дома, вот тут примерно, — он показал офицеру место.
Командир чуть приподнял руку, и все бойцы разом зашевелились, обращая свое внимание на его призыв. Тот несколькими знаками, не произнося при этом ни слова, расставил всех по местам будущей операции. После чего отряд снова принял вольные позы…
— Корнилов, это вообще ты? — спросила она тихо. Оба они стояли у окна в ее детской комнате и смотрели вдаль.
— Аня… Ну перестань, — поморщился он.
— А где папа? Я его не видела, — тревожно спросила она.
— О каком из своих многочисленных пап ты говоришь?
— Перестань, — теперь сморщилась и отвернулась от окна она. — Алексей Иванович, естественно.
— Говорят, в музее сидит, размышляет о своей жизни…
— Ты мне можешь объяснить, — Аня взглянула на него в упор, — как ты до этого додумался?
— Ты вряд ли мне поверишь, — равнодушно ответил Корнилов.
— Ведь ты же совсем не так хотел жить!
— Вот это ты верно подметила. Жить я хотел совсем не так! — на лице его появилось желчное выражение застарелой обиды. — Я устал, Аня. Устал тянуть лямку и ничего не иметь взамен. Я извелся оттого, что количество моей работы никогда не переходило в качество. Понимаешь? Хоть двадцать четыре часа в сутки работай — получи зарплату. Профессия наша использует самые мужские наши качества, а зарплату платят, как девочке-уборщице. Я не чувствую себя мужчиной, пока я езжу на машине, подаренной моей женщине кем-то другим. Пока я живу в ее доме, который подарил ей не я. А я пыжусь, пыжусь — и пшик, даже есть скоро нечего было бы, если на бензин да на дом тратиться. Ты пошла работать! В какое-то мерзкое издательство. А почему? Потому что муж не может тебя обеспечить.
— А меня ты спросил — мне это надо? — возмущенно прокричала Аня. — Обеспечить. Прямо завхоз нашелся.
— Ты не можешь меня понять. Ты — женщина. В тебе нет этих комплексов кормильца. И потом есть еще причины. Я сильный, здоровый, в расцвете лет. И я — никто. Служу государству, которое должен любить, хоть никогда его в глаза не видел. Нету мотивации. А требуют — не поднять. Кончился романтизм бедного рыцарства. Молодой был — служил. А сейчас служить никому не хочу. Я чувствую, что могу за собой вести. Если б ты знала, как нужно мне было это увидеть. Подтвердить. Если бы другие времена были — ушел бы атаманом в степь. Пиратом на корабле. Сам себе хозяином был бы и всем, кто бы мне доверился. Я сам могу! Понимаешь? Я понял, что могу!
— А ты сам-то понял, что ты смог? — спросила Аня устало. — Ты любовь мою к тебе убить смог! Вот и от комплексов избавился заодно.
— Не говори так, Аня! Я любил тебя до ужаса, — прошептал он, проводя ладонью по своему лицу.
— Любил! Значит, уже не любишь? Да? Денежки больше любишь. Ну, конечно, меня не любишь — если бы любил, не приехал бы сюда со своими шакалами, не посмел бы сунуться в мой дом!
— Ты могла бы прожить весело, красиво, интересно, если бы рядом с тобой был другой. Я все время боялся, что этот другой найдется. И не станет проходить мимо. А твоя любовь ко мне превратится в жалость. И исправить тогда уже ничего будет нельзя.
— А разве сейчас еще можно? Ведь ты предал меня, — прошептала мертвенно бледными губами Аня. — И ты думаешь, что можно?.. Чему ты улыбаешься?
— Как ты легко поверила моим словам. Я не про любовь, не вздрагивай, а всю эту мотивацию. Ведь все совсем не так, Аня. Разве это все можно сейчас наспех обговорить? Это очень долгая история, которая началась… с расколотого полена. «Подними камень и там найдешь Меня, рассеки дерево и там…» Ничего нигде нет. Ни под камнем, ни в дереве…
— А моя любовь? — опять спросила Аня, приподнимаясь на носочки, словно хотела показаться ему выше ростом.
— Вот-вот, — улыбнулся знакомой улыбкой Корнилов. — Теперь ты меня поняла. Я чувствую, что поняла. Только это и есть на самом деле. Странствия души, скитания… Помнишь мученика Христофора? На самом деле, он так стоял у переправы, смотрел своей страшной мордой, как мимо проходит жизнь. Ничего он не нашел, только все потерял…
Миновав заросший бурьяном железнодорожный переезд, автобус затормозил метрах в трехстах от дома. Санчо и командир отряда вышли наружу и быстро оглядели местность.
— Как тихо, Коля, да? — промолвил омоновец. — А ведь большой поселок раньше был. Железобетонный завод работал… Ну, как мы дальше?..
— Только бы соседи не стали высовываться. Пошли одного ко второму входу в дом.
— Есть.
Было решено подъехать вплотную. Местность позволяла. Они переехали через речку по маленькому деревянному мостику и остановились. Отсюда до дома было метров пятьдесят-шестьдесят.
Как только автобус встал, весь отряд в масках, касках и бронежилетах устремился к дому. Короткоствольные автоматы не были взяты на изготовку. Только газовый гранатомет был приведен в рабочее положение.
Бойцы, передвигаясь короткими перебежками между прибрежными и придорожными деревьями, быстро заняли оговоренные позиции. Последним из автобуса вышел Санчук с мегафоном на ремешке через плечо и направился вниз по тропинке к броду. На ходу он включил устройство, дунул в микрофон для проверки и объявил на всю округу:
— Граждане бандиты! Вы окружены отрядом милиции особого назначения. Сопротивление считаю бесполезным. Так что выходите с поднятыми руками. Оружие на землю, — голос у Санчука был уверенный, зычный. Пропал куда-то его чудесный говорок, видимо, остался в другом Санчо. Говорил он внятно, так что понять его было легко: — Давайте обойдемся без кровопролития. У вас двадцать секунд! Повторяю, на добровольную сдачу у вас есть двадцать секунд!
Санчо стоял напротив притихшего, как перед боем, дома возле узкого брода через речушку, что так живописно огибала невысокий холм, на котором располагался дом Аниных родителей. Судя по количеству машин, всего приехавших должно было быть человек пять, может, семь. Вот Анин «Фольксваген-гольф» и корниловский джип. И еще две машины.
— Это же напарник твой, Корнилов! — закричал кто-то с первого этажа так, что Аня вздрогнула. — Кто ж его сюда привел? Ты нас всех подставил! Гад! Ты ж нас сдать хотел! Серега!