Тихий городок
Шрифт:
Перед высоким крыльцом управы длинный ряд трупов. Женщины, дети, старики: видимо, без всякого разбора расстреливались целиком семьи… Колодец, что рядом с домом, тоже доверху забит обезглавленными человеческими телами. На нижних ветвях четырех тенистых каштанов ветер раскачивал десятка полтора повешенных мужчин… По обе стороны посыпанной желтым песком дорожки, ведущей через площадь к управе, торчат ноги закопанных по пояс в землю головами вниз людей. К доске приказов приколота двумя немецкими штыками-ножами белая простыня с начертанной на ней кровью надписью: «Клятые ляхи! Захотели украинского неба, украинской земли, украинской воды? Так берите наше небо, ешьте нашу землю, пейте нашу воду! Сотник УПА Хрын».
— Жители этого села неделю назад были отправлены на Украину, а здесь должны были обосноваться поляки-переселенцы со Станиславщины, — медленно, без всякой интонации в голосе заговорил Шевчук. — Первая их группа прибыла в село вчера вечером, а ночью нагрянула оуновская банда. Результат ее визита перед вами…
Майор, казалось, не слушал спутника: сцепив за спиной пальцы рук в замок и закаменев лицом, он смотрел куда-то в конец площади. Шевчук встал рядом, повысил голос:
— Таких банд вокруг города несколько. И каждая убивает, грабит, сжигает, разоряет. Это не только дезорганизует наш тыл, но и подрывает авторитет Красной Армии в глазах местного населения. Чтобы уничтожить эту нечисть, нужны силы, немалые силы… Вот почему, майор, контрразведка была вынуждена обратиться к командованию вашей бригады за помощью. Ответьте мне как офицер офицеру, как коммунист коммунисту: разве не одно общее дело мы делаем?
— Хватит, подполковник, — тихо сказал майор и, опустив голову, медленно направился обратно к «джипу».
Не спалось. В бывшей партизанской землянке было сыро, душно, накурено. Сюда их привел командир Крышталевичского отряда самообороны Горобец. И вот уже почти сутки капитан со своими людьми находился здесь. Взвод пластунов, отделение разведчиков сержанта Юрко, два десятка самооборонцев во главе с Горобцом… Одна из четырех ударных групп, что с надежными проводниками были отправлены в лес вскоре после того, как была окружена база Бира. Эти группы, скрытно затаившиеся невдалеке от места предполагаемого боя, являлись сюрпризом, который капитан собирался преподнести оуновцам. Его не тревожило, на какую приманку клюнут бандиты: на окружившую базу Бира сотню или на один из казачьих отрядов, что выступят позже на помощь сотне из Крышталевичей и Мазурков. Главное, чтобы оуновцы стянули свои силы в одно место и ввязались в бой. Тогда ударные группы, о которых бандитские главари не подозревали и поэтому в своих планах не приняли в расчет, скажут свое слово.
От пола и стен землянки тянуло холодом, однако топить железную печку капитан категорически запретил. Сбоку от Дробота посапывал во сне сержант Юрко, рядом с ним ворочался с боку на бок Горобец, из противоположного угла землянки доносился чей-то густой с присвистом храп. Капитан знал, что бой, скорее всего, начнется с рассветом, поэтому ему тоже требовалось хоть немного поспать. Но вот уже третий час, как у него болел живот. Вначале Дробот терпел, но с четверть часа назад рези стали настолько сильными, что он был вынужден хлебнуть из фляжки спирту. Боль стихла, отступила, и сейчас, привалившись плечом к стене, он старался заставить себя думать о чем-то постороннем, чтобы легче перенести головокружение и тошноту, которые обычно появлялись после приступов. И на память пришло далекое-далекое, настолько отступившее в прошлое, что воспринималось уже так, словно случилось не с ним, а с кем-то другим…
Ранняя весна 1943 года, их Кубанский гвардейский добровольческий корпус на границе родной Кубани. Полгода назад казаки защищали ее, теперь ее предстояло освобождать.
Дробота вызвали к командиру полка утром, после очередной неудачной атаки. Полковник был в блиндажа вместе с начальником штаба, на столе перед ними лежала карта. Не дав Дроботу доложить о своем прибытии, полковник хмуро сказал:
— Знаю, що и эта атака отбита… Третья за ночь. Надо отбросить вражий заслон. Ежели сбить его, можно выйти точнесенько в спину швабам, що не пускают нас в долину.
Полковник бросил карандаш на карту, глянул на Дробота.
— Правильно молчишь, сотник. Не говорить сейчас надобно, а сбивать замок с той тропки. Сделает это твоя сотня.
Проводник вывел их к вражьему заслону, как и обещал, в четыре утра. Измученная трудным переходом по бездорожью, сотня остановилась в защищенном от холодного ветра ущелье, а Дробот с проводником спешились и как можно ближе подобрались к фашистам. Горный склон, полого спускающийся в долину, весь огражден. Несколько рядов переносных рогаток и немыслимая путаница колючей проволоки, спускающаяся вниз на добрых три десятка метров.
Немцы чувствовали себя в безопасности за рядами колючей проволоки и минным полем, которое, вне всякого сомнения, располагалось за проволочным заграждением. Вот оно, главное препятствие для тех трех сотен, что идут за казаками Дробота и должны ринуться в долину! Значит, нужно расчистить путь для удара в тыл немцам. В предвидении подобного рода неожиданностей и направил полковник его сотню раньше основных сил отряда.
Через несколько минут замысел предстоящего боя был у Дробота в голове. Два спешенных взвода под его командованием двинулись по скалам в тыл немецким пулеметам, уставившимся с гряды на тропу и проволочное заграждение. На обходной маневр по обледенелым кручам казаки затратили больше часа, зато, когда спустились на склон позади гряды, пулеметы были от них в трех сотнях метрах и на пути к ним не наблюдалось никаких препятствий.
— Кукуруза видишь? — спросил у Дробота проводник, указывая пальцем в направлении гряды.
— Вижу.
— Подсолнух видишь?
— Подсолнуха не вижу, — ответил Дробот, больше наблюдая за рассыпающимися в цепь казаками, чем за пальцем горца.
— Слева — наш аул, колхоз, наш кукуруза. Справа, казак, твой хутор, твой колхоз, твой подсолнух… Вот и думай теперь, — хитро прищурился проводник.
— Спасибо, отец, — сказал Дробот и повернулся к цепи: — Казаки, высотка со швабами — уже кубанская земля. Полгода мы ждали минуты, когда снова ступим на нее. Вперед, на родную землю!
Обнажив шашку, он первым побежал в атаку, и тотчас, обгоняя его, к гряде бегом ринулись казаки. Они не приблизились к немцам и на сотню метров, как из окопов началась стрельба. В ответ со скал ударили два дегтяревских ручных пулемета и захлопали выстрелы казачьих снайперов. Поддерживая атаку, застрочили пулеметы от проволочного заграждения, где остался третий взвод сотни. Пуля ударила Дроботу в голень ноги всего в сорока — пятидесяти метрах от гряды, он опустился на колено.
— Друже, помоги, — донеслось сбоку.
Оглянувшись, сотник увидел невдалеке от себя казака. Раненный в грудь и голову, с залитым кровью лицом, он медленно полз к гряде на звуки выстрелов. Прыгая на здоровой ноге, Дробот подскочил к нему, приподнял голову, стер с лица кровь.
— Не туда ползешь, земляче. К санитарам тебе надобно, а они позади нас.
— Нет, сотник, ползу я куда следует, — еле слышно ответил казак, узнавший Дробота по голосу. — Не санитары мне нужны, а родная земля. На ней помереть хочу. — Он ухватил Дробота за плечо. — Помоги, друже, до кубанской земли добраться. Помоги, рядом она.