Тихий уголок
Шрифт:
– Почему вы пришли сюда?
И тогда мистер Ребек на него взглянул.
– Я умер, как и все остальные, – сказал он. Затем, увидев, как Лора вздрагивает, добавил. – Не то чтобы об этом было легко говорить, да это и не совсем правда, – он оглянулся на Майкла. – Думаю, я тебе говорил, что раньше был аптекарем? – Майкл кивнул. – И у меня была славная аптека, – сказал мистер Ребек. – И какой запах… То есть, там было чисто, но такой приятный запах. Словно порох и корица плюс, вероятно, немного шоколаду. У меня висел колокольчик, который звонил, когда кто-нибудь открывал двери. И звонил он, что бы ни было нужно этому человеку, был у него рецепт или нет. Имелись у меня и весы, на которых я мог взвешивать человеческое сердце. Фонтанчика с содовой водой у меня не было, но стояла баночка леденцов, чтобы раздавать их детям, когда те приходили покупать сироп от кашля или лезвия. Они называли мои леденцы конфетами из мать-и-мачехи. Не знаю, почему. Их выпускали в виде длинных желтых палочек. Не думаю, что их и теперь продают. У меня имелось все то же, что и у любого другого аптекаря в Нью-Йорке, и кроме того – немного отравы.
Задул легкий
– Как-то один человек попросил приготовить для него приворотное зелье. Он был хороший человек, но очень некрасивый, с лицом, покрытым шрамами. Думаю, он был боксер, потому что его уши выдавали и потому что он частенько приходил ко мне пить кофе и всё говорил о боксе. Была и девушка, которая нередка заглядывала и порой сидела с нами. Она немного походила на тебя, Лора, но у неё волосы были светлые. Очаровательная девушка. Этот человек попросил меня приготовить что-нибудь такое, чтобы она его полюбила. Он стыдился своего лица, видите ли, и думал, что для меня это будет очень легко, все равно что солодовый напиток взбить. А я, конечно же, не мог этого сделать. Ни за что. Потому что это незаконно, и я всё равно не знал, как. Но я сказал ему, что сделаю. Но это всего-навсего устранит агрессивность и сделает её восприимчивее. А ему всё-таки придется её спрашивать, какое бы там у него ни было лицо, – он улыбнулся, вспомнив об этом. – Она была милой девушкой, и думаю, что она его и так любила. Но после того случая все стали приходить ко мне и спрашивать приворотное зелье, гороскопы, счастливые чары, да ещё и желали, чтобы я им сны толковал. Люди, знаете ли, несчастливы, и в поисках удачи за всё ухватятся. Они вели себя, как если бы я был ведьмой или каким-нибудь банальным чародеем, молили меня исцелить их детей или сделать что-нибудь, чтобы мужья прекратили пить. Я им говорил, что не могу, что я не волшебник, и одни плакали, а другие проклинали меня. То были печальные проклятия и не особенно сильные. И вот я сделал очень большую ошибку. Я пообещал попробовать. Я думал: ведь я – аптекарь, я пытаюсь помогать больным людям, эти люди тоже больны, только иначе, и я попытаюсь им помочь, хотя и не надо бы, ибо в этом мире не существует волшебников. Но они во мне, думаю, нуждались, а это важно, чтобы в человеке нуждались. И вот я смешивал разные безобидные травки и советовал подсыпать их в пищу, предлагал им спать с пакетиками муки под подушкой, потому что тогда будут сниться добрые сны. Я стал шаманом. Нью-Йоркским шаманом. Я им не собирался делаться, но так вышло. И что ещё хуже, я был не особенно хорошим шаманом. Иногда мне везло. Иногда я верно угадывал, и ребенок поправлялся или получалось нужное число. Но не очень часто. Люди, которые не верили во всю эту дребедень, перестали заходить, а те, которые верили, тоже перестали, потому что моё колдовство оказалось не очень эффективным, – руки мистера Ребека вертели и обкручивали одна вокруг другой пояс халата, но он все ещё робко улыбался. – Только по-настоящему преданные чудаки не оставили меня, а аптекарь – это, вероятно, единственный человек в мире, который не может найти им применения. Но я служил им, потому что они были одиноки и верили в меня. Я стал их пророком, для которого, может быть, пришли дурные дни, но не утратившим честь. Так что иногда я немного важничал, – он начал тихо посмеиваться от неподдельного веселья, поглаживая редкие волосы загорелой ладонью. – Я знал, что рано или поздно что-то должно случиться. То, чем я занимался, было незаконно вообще и вдвойне преступно для аптекаря, в частности. Если в аптеке объявлялся новый посетитель, что нет-нет да и случалось, мне приходилось хвататься за прилавок, чтобы подавить стремление убежать. Полицейские ещё в молодости вызывали у меня страх, и, кроме того, я боялся потерять лицензию, если кто-то вздумает устроить мне проверку. А больше ни к какому делу я приспособлен не был, – он опять привалился спиной к одной из треснувших колонн, отталкивавших небо от могилы Уайлдера. – А затем случилась забавнейшая вещь. Самая что ни на есть логичная. Я обанкротился, – мистер Ребек, отличавшийся хорошим артистическим чувством, сделал короткую паузу, затем продолжал. – Я не мог платить за аренду, я не мог платить за сырьё, я не мог платить за ремонт, я не мог платить за электричество и не мог платить адвокату, который сказал бы в суде, что я ни за что не могу платить. Когда я вышел из суда, я перевалил бы через холм и постучался бы в богадельню, да только в этом проклятом городе нет богадельни, а у меня не было денег на билет.
– И вы пришли сюда? – Лора не сводила глаз сего лица.
– Нет, – ответил мистер Ребек. – Не сразу. Я, знаете ли, был ещё молод. Я подумал: Джонатан, у тебя вся жизнь впереди, и ты её не лучшим образом проведёшь, подбирая апельсины и окурки. И вот я получил место продавца в бакалее, где мне разрешили спать в заднем помещении. Проработал я там месяца два, скопил немного денег и купил несколько новых рубашек. Затем я как-то вечером пошёл прогуляться и забрёл в места, где находилась когда-то моя аптека. Там выстроили заведение помасштабнее – одно из серии ему подобных, большое, чистое, с прилавком из зелёного мрамора, – теперь он отвел взгляд в сторону и тесно сжал руки. – И я подумал, – еле слышно продолжал он, – до чего все это забавно. Ибо они занимались тем же самым, что и я, только – с рекламой. Их вывески гласили: «Мы сделаем вас красавцем, мы вам придадим приятный запах, мы вас избавим от почечных камней, от геморроя, от одышки, от перхоти и от дурных манер. Мы сделаем вашу кожу гладкой и поможем вам сбросить сорок фунтов весу так же легко, как выведем бородавки – а это мы тоже успешно делаем, и люди пожелают с вами общаться. Приходите к нам все вы – кто безобразен, раздражителен и одинок», – он сделал паузу. – Это нехорошо – обещать людям чудеса. Я плохо поступал, когда это делал, и плохо поступали хозяева этой новой чистой аптеки. В тот вечер я ещё долго бродил и додумался до множества философских суждений, которых, к счастью, уже не помню, – он коротко рассмеялся и замолчал.
– А потом? – голос Майкла заставил голову мистера Ребека дернуться, как если бы между ними была натянута струна.
– А потом, – спокойно ответил мистер Ребек, – я напился не меньше, чем на свадьбе и на поминках сразу, и всё блуждал здесь, на кладбище, напевая себе под нос – в те дни они просто-напросто запирали ворота на засов – и вот я свалился на эти ступеньки и проспал целый день, – он пожал плечами. – Вот так и вышло, что я остался здесь. Сперва я просто думал, что немного отдохну, потому что очень устал. Но Ворон приносил мне поесть, – он внезапно ухмыльнулся. – Когда я проснулся, Ворон был здесь и ждал. Он сказал, что будет носить мне еду, пока я здесь, а когда я спросил, почему, ответил, что у нас есть одна общая черта: оба мы живем иллюзиями и верим в доброту, – мистер Ребек зевнул. – Я устал, – сказал он, словно оправдываясь, – и я хочу поспать. Он встал и выпрямился. Купальный халат обтянул его худое тело. – Я тебе говорил, Майкл, что смерть похожа на жизнь, – сонно сказал он. – И нет особенно большой разницы, боретесь вы или нет, – он повернулся к Лоре. – Разве что для тебя. Смерть каждого человека – его забота. И, спит он или не спит – менее важно, чем как он её принимает. Кое-как он её рационализирует, – мистер Ребек медленно направился к дверям мавзолея и обернулся. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – отозвались они. – Спокойной ночи.
Он запер дверь, снял халат и улегся на матрасе, сделанном, в основном, из маленьких подушечек, расположенных таким образом, чтобы ему было удобно. Натянув на себя одеяло, он тихо лежал, глядя в потолок.
Кто-то произнёс его имя, и он понял, что Майкл здесь, в мавзолее. Он поразился, как же много времени ушло у Майкла, чтобы понять, что для него теперь не существует никаких физических препятствий.
– Да, Майкл?
– Не окажете ли вы мне одну любезность?
– Пожалуй. А что именно?
В голосе Майкла чувствовалась нерешительность.
– Не могли бы вы сказать… Не могли бы вы сказать мне, как выглядит эта девушка?
– Лора?
– М-м-м… М-м-м… Мне просто любопытно.
– Как я понимаю, ты её не видишь?
– Только нечто вроде общего силуэта. Волосы, фигура. Я понимаю, что она женщина. Ну, вроде бы и всё.
– Да, – сказал мистер Ребек и замолчал.
– Так что?
– Ну, она темноволосая. Глаза у неё, кажется, серые, и ещё у неё длинные пальцы,
– И это все?
– Майкл, а какая тебе разница?
– Никакой, – сказал Майкл мгновение спустя. – Просто мне стало любопытно. Извини, что я тебя побеспокоил. – Спокойной ночи.
Майкл ушёл.
– Какое славное будет лето, – сказал себе мистер Ребек. – А мне так не хватало общества.
Он подумал об осени. Это время года он всегда не любил, отчасти потому, что мысли о том, что она придёт, портили ему настроение весной. «Я заглядываю слишком далеко вперед, – подумал он, – потому что боюсь внезапного столкновения с вещами лицом к лицу». Он никогда не мог радоваться рождественским каникулам в детстве, потому что казалось, что они неотвратимо приближают его к долгому-долгому январю.
Но ночь выдалась тёплая и ароматная, и он оставил мысли об осени. «Она, конечно же придёт, как обычно, – подумал он. – Но сначала – лето».
ГЛАВА 5
Миссис Клэппер поставила будильник на 9:30, и теперь терпеливо ждала, когда он прозвонит. Она лежала на боку, отвернувшись от часов, подтянув ноги к животу и убрав одну руку под подушку. Она так основательно натянула одеяла на подбородок, что они съехали с другого конца постели, оставив ступни непокрытыми. Скрестив лодыжки, она потёрла ступнёй о ступню, однако ноги остались холодными, и она почувствовала себя уязвленной. Перевернувшись на спину, она протянула руку и, как это случалось каждое утро, убедилась, что рядом нет никого, кто, почувствовав толчок, полусонным голосом пробурчит, чтобы не мешали.
«Слишком большая кровать», – подумала она. – «Надо бы сходить к Саксу сегодня или завтра и продать её».
– Зачем тебе двуспальная кровать, Клэппер? – спросила она у потолка. – Ты что, ждёшь гостей?
Будильник издал негромкий самодовольный щелчок, и миссис Клэппер напряглась в ожидании, но звонка не раздалось, и часы что-то невинно замурлыкали сами себе. «Уже прозвонили, – миссис Клэппер с отвращением расслабилась. – Теперь уже 10 часов. 10:30. Чего вы хотите, чтобы я вам послала печатное приглашение?» Но часы никакого мнения не выразили. «Ах, чудеса науки», – сказала миссис Клэппер и, простонав, перевернулась, чтобы взглянуть на циферблат. Глаза её осторожно посмотрели из-под тяжелых век, словно два дозорных, изучающих вражескую территорию. Она отбросила с лица волосы и посмотрела на часы попристальней.
«А вам, знаете ли, положено светиться в темноте, – доброжелательно напомнила она. – Так посветитесь немножечко…»
Наконец она определила, что на часах – 9:15. Она опять упала головой на подушку.
– Пятнадцать минут. Так у меня ещё пятнадцать минут, – она помолчала, затем опять повернулась к часам и крикнула. – Так что же я должна делать эти пятнадцать минут? Анекдоты себе рассказывать? – она отвернулась и зарылась лицом в подушку.
Она подумала, что встать всегда успеет. Это, по крайней мере, доставляло ей удовольствие – прекращать трезвон. Идея эта восхитила её. Она протянула руку к часам, но затем опять убрала. Спешить было некуда. «Если я не встану, – подумала она, – у меня будет головная боль». И это почти что вытащило её из постели. Она боялась боли и, когда та возникала, выносила её со стоицизмом основательно напуганного человека. Она отбросила одеяла и начала вставать. Приподнявшись наполовину, она изменила решение. «А если я не встану, так всё, о чём мне надо позаботиться – это как бы избежать головной боли. Важное занятие». И она снова легла.