Тихий уголок
Шрифт:
– Насколько больше, – яростно отозвалась Лора. – Ты ни слову не веришь из того, что сказал. Ты даже сам себя не слушал. Не пытайся меня утешить. Мне не нужно утешения, Майкл. Мне не нужна крохотная совершенная любовь. Мне нужен ты. И ты мне нужен на как можно более долгий срок. И я понимаю, какова разница между получасом и жизнью.
– Лора, – начал Майкл. Но она быстро повернулась к мистеру Ребеку. Её прекрасное, совершенно простое лицо взирало на него повелительно.
– Так не подобает вести себя призраку? – спросила она его. – Я не слишком чувствую себя призраком. Я чувствую себя по-человечески жадной до жизни. Или я не
«Как я вообще мог подумать, что у неё – голос печального ребенка? – поразился мистер Ребек. – Голос, который я слышу – это голос гордой и страдающей женщины. Что делает женщина здесь, в этом месте? Что я могу ей сказать? С чего бы ей ко мне прислушиваться? Я бы не стал себя слушать, если бы мог выбирать».
– Нет, – сказал он. – Кто я такой, чтобы приказывать тебе оставить всё желания? Но я знаю, что имел в виду Майкл. Существует род любви, который может быть только испорчен достижением цели.
– Это – вовсе не то, что ты хотел сказать, верно? Нет, нет, я так не думал. Если бы ты не принимал вещи, которых хочешь, так сказать, серьёзно, некоторые из них могли бы оказаться для тебя такими, как надо. Обрати внимание, как смеётся Ворон у тебя под рукой.
Он решил сказать им о девушке. Если сможет вспомнить. Он должен был рассказывать как можно подробнее.
– Однажды, когда я был много моложе, чем теперь, я пошёл куда-то с девушкой. Дело было вечером. Не помню, куда мы пошли, но знаю, что там были и другие люди. И вдруг мы оказались наедине: эта девушка и я. В очень большой комнате с высоким потолком и без стульев. Из соседней комнаты до нас долетали голоса остальных…
«Ты напоминаешь старика, рассказывающего единственную грязную историю, которую он знает. Быстро упомяни виолончель, ибо по-настоящему это – история о виолончели, а не о тебе».
– Там была виолончель, приставленная к стене. На вид – довольно старая, и одной струны у неё не хватало. И вот мы подошли к ней, принялись трогать её и извлекать звуки из трёх оставшихся струн. Время от времени мы смотрели друг на друга и улыбались, а один раз наши руки соприкоснулись, так как оба мы одновременно теребили струны. Мы довольно долго там торчали, выдавая друг дружке остроты с ирландским акцентом и дёргая струны. Затем мало-помалу в комнату начали заходить другие, а мы вышли на террасу…
Только теперь лопаты добрались до гроба. Раздался короткий удар металла о дерево, затем – ещё один, затем – ещё один. Рабочие торжествующе возопили, а человек без рубашки, который больше не копал, помахал лопатой над головой. Остальные лопаты заскребли по гробу, счищая с него последние комья, а водитель шлёпнул человека без рубашки по спине и пошёл к грузовику.
– Не так уж и много времени осталось, – сказал Майкл.
– Чуть-чуть, – ответил Ворон. – Им ещё надо подвести под гроб цепи и закидать яму после того, как они закончат.
– А я бы не знал, что делать, даже располагая большим временем. Пока они поднимали этот камень, я всё думал: «Мне подарено пять минут, а, возможно, и больше. Времени, конечно, достаточно, чтобы сказать что-нибудь важное Лоре или объясниться с самим собой». Но ничего не вышло. Ни слова. Я люблю тебя, Лора, но я никогда ничего важного в своей жизни не говорил, похоже, и сейчас не скажу.
«Я должен закончить свой рассказ, – подумал мистер Ребек. – Я не так честен, как Майкл. Я должен верить, будто всё, что бы я ни говорил – важно и не должно быть оставлено незавершенным. Так кончай же свой рассказ, но не проклинай их за то, что они тебя не слушают. Они-то знают, что важно, а что нет».
– В тот момент, когда мы с девушкой стояли в комнате, балуясь с виолончелью и шутя, мы любили друг друга так сильно, как когда-либо могли. А когда вышли в сад – ничего подобного. И немного спустя, мы разбрелись в разные стороны, потому что оба знали, что никогда больше не будет так хорошо, как было в комнате с виолончелью. Мы растратили всю нашу любовь в те несколько минут, а то, что произошло потом, оказалось только воспоминанием и попыткой сделать все таким, каким было раньше.
Водитель задним ходом подогнал грузовик к краю могилы, и цепь, гремя, спустилась с лебёдки. Звук этот поразительно напоминал дребезжание серебряной посуды в раковине. Человек без рубашки потянулся к заднему борту и достал два мотка верёвки, вручил один из них другому рабочему, и оба землекопа опять спустились в могилу, двигаясь крайне осторожно, поскольку яма стала довольно глубокой, и люди запросто могли в неё свалиться, что-нибудь себе повредив.
Лора все более и более обеспокоено металась по пригорку. Глаза у неё стали громадными и устремлялись то туда, то сюда, словно испуганные белки, запертые в слишком маленькую клетку. Они перемещались с Майкла на погружённого в молчание мистера Ребека, и далее – на Ворона с глазами, точно пиратские сокровища, и острым жёлтым клювом, а затем – на рабочих, стоявших в яме внаклонку и обвязывавших гроб верёвками – и опять на Майкла. Всё время глаза её возвращались к Майклу. И вот она села к нему как можно ближе.
– Как быстро они работают, – сказала она. – Куда они торопятся? Я на них смотреть не могу.
– И не смотри, – сказал Майкл. – Смотри на меня. Зачем ты вообще отводишь от меня взгляд?
– Майкл, должно быть что-то такое, что мы можем сделать. Что-то должно быть.
– Нет. Выхода нет, Лора. Нам не осталось ничего, кроме как смотреть друг на друга и надеяться, что мы будем помнить лица друг друга даже после того, как забудем свои собственные.
Двое шевелились в яме, а третий то и дело кричал, сообщая водителю об их успехах. Сидя рядом с Майклом, Лора наблюдала за ними, и когда бы ни появились над краем ямы их головы и плечи, она понимала, что они, конечно же, стоят на гробе.
– Забудем, – горестно сказала она. – Как только ты исчезнешь, я забуду тебя и умру. И ты меня забудешь.
– Что я могу тебе сказать? Что моя любовь так огромна, что она сожжёт и превратит в золу чёрные ворота между нами? Что мы снова встретимся и узнаем друг друга на Елисейских полях? Что я буду приходить к тебе при свете луны, хотя бы силы Ада преградили мне путь? Ты же все прекрасно понимаешь, Лора. Думаю, я люблю тебя больше, чем мог бы выразить, но такого рода любовь, как наша – не меч. Это свет. Не огонь, а небольшой огонёк, достаточно яркий, чтобы читать любовные письма и удерживать зверей на расстоянии, с которого они только и могут, что рычать. Со временем он угаснет. Все огоньки гаснут. И все большие огни, если это тебя утешит. Люби меня, смотри на меня и помни меня, как я – тебя буду помнить. И ничего больше. Сядь поближе и замолчи.