Тихое вторжение
Шрифт:
– Чо? Эта вот фигня и есть «Ведьмин студень»? Нет, реально?
Изумлению Тощего нет пределов. Нина механически совершает кивок, да, мол, он самый, и Тощий сейчас же делает пару шагов вперед, поближе к злому светящемуся чуду Зоны.
– Цепь! Никому не покидать своих мест!
Толстый со Степаном поднимаются на носки, вертят головами, пытаясь за нашими спинами различить источник света, но ближе не подходят. Всё правильно. А Тощего словно какая-то сумасшедшая сила неостановимо тянет вперед. Он делает еще
– Стой на месте, Тощий!
Он переводит взгляд с «Ведьмина студня» на меня, а потом с меня обратно на «Ведьмин студень» и произносит:
– Такой приз вообще раз в жысь бывает… Ты чо? Сто тыщ юриков за грамм… до доски гробовой хватит… – и делает еще один шаг, нашаривая контейнер для артефактов.
Знал бы он, что не сто, а двести, так просто на спринтерский рывок с места перешел бы.
– Да он тебя попросту угробит, идиот. Схавает – косточек не останется.
– Ничо, командир, ничтяк, я его издалека, аккуратненько… фигня… тут же на всю жысь.
И вот он уже рядом со мной. Мордой чуть не упирается в необъятное плечо Нины. Правой рукой пытается ее тихонечко отодвинуть.
– Стой, стрелять буду, – без воплей, не давя из себя психа, спокойно прикладываю дуло к виску поганца.
Наше маленькое пререкание привлекает внимание Тереха. Он поворачивается и говорит с интонацией «ну чистые дети!» всего четыре слова:
– Не делайте глупостей, Константин.
Очарование Больших Бабосов оставляет Тощего. И Нину он больше не лапает, и ноги его навстречу смерти не несут. Все-таки, парни, великая сила – инстинкт самосохранения.
– Командир, мля… только дурак не рискнет. Только чмо долбаное… Там же…
– Не шелохнись, паскуда, или сдохнешь тут же, на этом месте.
– Права не имеешь!
– А мне насрать. Я тебе тут прокурор, Зона судья, адвокатов не предвидится. Назад, я сказал. Живо.
Степан вворачивает свое веское слово:
– Ты не прав, Костя, мы за тебя не встанем.
И Тощий отступил. Посмотрел на меня люто, как на последнего урода, который только что невесту из-под него вынул, но все-таки отступил. Я всегда думал, что добрым словом и Калашником можно сделать больше, чем добрым словом и револьвером. Особенно если револьвера под рукой нет.
От сердца отлегло.
Стал бы я стрелять? Да. Если бы он вляпался в голубое счастье, то умер бы страшно. Несколько часов орал бы от ужаса, понемногу превращаясь в кусок резины, а потом задохнулся бы или захлебнулся кровью – когда трансформация добралась бы до жизненно важного органа.
Я не зверь, ребята, мне даже этого кретина жалко. Я даже не говорю, как погано пришлось бы группе с такой обузой. Я о другом думал: лучше пуля, чем такая смерть…
Теперь мне резко полегчало, что не пришлось разносить башку юному деньгораду.
И я совершил ошибку.
А по-военному мне следовало въехать Тощему в подбородок прикладом и отдать приказ остальным бойцам сопровождения: «Тащите падаль, пока не очухается». И всё было бы как надо.
Вместо этого я сказал совсем другое:
– Всем! Разворот на сто восемьдесят градусов. Возвращаемся к «Проспекту Вернадского».
Терех без разговоров выполнил команду. Прошел мимо меня и сказал:
– Давно у меня не было такого везения. «Ведьмин студень» в активной фазе… Вот черт-те как вам благодарен за нынешнюю прогулку…
Руку подал, и я пожал ее. Как бы этот человек ни прессовал меня вчера, а уважительного отношения он заслуживает.
Нина пятилась кормой, всё никак не могла оторваться от редкостного зрелища. Тощий бросил ей:
– Э! Бикса, осторожно. Выбоина под ногами, грохнесся!
Нина развернулась, пытаясь разглядеть выбоину…
Всё, что произошло в ближайшие пять секунд, явилось результатом моей ошибки.
Тощий сделал пару шагов для разгона, а потом с энергией бешеного петуха, нападающего на корову, подскочил к Нине и толкнул ее на меня. Мал клоп, да вонюч! Мечта о кретинском домике в Испании, о «роллс-ройсе» или еще о какой-нибудь хрени того же свойства придала его воробьиному телу достаточно таранной мощи, чтобы на меня рухнула всей тяжестью русская венера. Ребята, я люблю Кустодиева, но не во всех случаях он приносит радость!
Я упал, отшиб щиколотку о рельс, приложился макушкой о бетонное не-знаю-как-называется, но я еще мог помешать кретину угробить себя.
Он ведь сделал после своего неистового напрыга всего несколько шагов. Я успевал всадить пулю ему в ногу. Был шанс. Я поднял автомат и… русская венера двинула по нему локтем с воплем:
– Как же вы можете!
Одна пуля глухо гакнула по бетону, другая оглушительно вякнула по стали – так, что слух у меня выключился в момент. Но зрение работало в штанном режиме. А потому я прекрасно увидел, как заваливается Степан.
– Дура! – заорал я, уже ничем не сдерживая себя, – какая же ты дура!
И сбросил Нину с себя, сделав нечто наподобие броска в вольной борьбе.
С Тощим – всё. На бешеном порыве добежал до голубого островка, вляпавшись во все прозрачные «капли», какие встретились ему по дороге. Можно не смотреть. Вернее, можно посмотреть и потом, финал ясен.
Я подобрался к Степану. Он лежал на боку, громко охая.
– Всем! Включить фонари. Толстый, врубай «котел света».