Тихое вторжение
Шрифт:
И понесся как только мог быстро. Вот она, справа, гадина! Три метра до нее! Из-под травы как будто фонарики светят и разными цветами переливаются. Очень мило. А в голове у меня нарастает тяжесть. Не боль, нет, именно тяжесть. И сердце выбивает барабанную дробь.
По широкой дуге мы обошли «болотные огоньки». Их и видно-то было одно мгновение, не больше. Пролетели стометровку так, что будь у нас прямо по курсу «живой факел», и его бы не заметили.
Если кто не понял, ребята, я побывал у группы отмычкой. Гробанулся бы я, остальные успели бы затормозить… Но такова, по большому счету, работа у проводника научной группы. Если, конечно, он нормальный
Проскочили!
Встали рядом с домом 12 по проспекту Вернадского. Супер-пуперсовременная высотка с какими-то пристроечками, но от пристроечек остались рожки да ножки. Кого-то здесь пытались убить или спасти с вертолета, били НУРСами, раскатали строения в хлам.
Откуда я знаю, парни, что именно с вертолета, а не как-нибудь еще? да потому что вот он, вертолет. Лежит в маленьком скверике перед домом, словно карась со вспоротым брюхом. Черный, мертвый. И понять невозможно, что именно убило его.
Толстый яростно пыхтит. Стрелок он что надо, а вот легкая атлетика – не по нему. Габариты у него не для легкой атлетики. Степан стоит, улыбается, мол, ничтяк, командир, со мной проблем нет. А вот Нине плохо. Она лежит на тротуаре, обхватив голову руками, и громко стонет. Терех хлопочет около нее.
– Таблетки… таблетки же… – бормочет Нина.
– Где? – спрашивает Терех.
– В вещмешке… Как больно… До чего же больно…
Аномалия зацепила ее сильнее других.
Скоро Нина перестала стонать, уселась на асфальте и начала раскачиваться из стороны в сторону, безмысленно глядя перед собой.
– Прошлый раз… я ведь только на десять минут… на самой окраине Зоны… а тут… а тут…
Слезы текут по ее щекам.
Терех, убедившись, что помирать бедная девушка не собирается, спрашивает у меня:
– Хоть вы понимаете, что за ерунда у нас с детекторами? Вам такое встречалось?
Я молча показываю ему свой. Экран у детектора почернел. Главная функция полетела. Функция слежения полетела. Функция связи тоже полетела. Теперь это просто кирпич нестандартных габаритов.
Терех достает свой. То же самое.
– Всем! Вынуть детекторы, проверить функционирование.
Еще три кирпича. У Толстого работают связь и слежение. Но это они чисто теоретически работают. А практически нам нет от них никакой пользы. Потому что на большей части Зоны что-то их блокирует. И попытка Толстого выйти на связь с большой землей четко показывает: здесь и сейчас всё блокировано вглухую.
– Можете выбросить. Все, кроме Толстого.
Объясняю Тереху:
– Какая ерунда? Да очень простая. Мы чего опасаемся от аномалий? Что они нас поломают, порвут и сжуют. Но у нас и мысли нет, что аномалия может добраться до наших приборов. Они, вроде как, надежнее нас, крепче, по науке сработаны. Ан нет, встречаются такие аномалии, которые сначала сводят с ума и убивают наши железки, а уж потом берутся за нас.
Он лишь устало качает головой в ответ.
– Святая молекула… Сколько съемки, сколько драгоценной съемки – и всё коту под хвост.
У меня другая забота. Хреново: ослепли мы. Вернее сказать, окривели на один глаз.
– А это вот, что за петрушка? – спрашивает Толстый.
– Где?
– Да вон там, Тим. Поблескивает… штучка.
Показывает рукой. Вот это глаз у человека! Точно посверкивает какая-то финтифлюшка на той самой лужайке, которую мы минуту назад обегали по кривой. На той, где проявились «болотные огни». И… очень приятная, очень полезная эта финтифлюшка.
– Эта блестинка – на пять штук евро.
Толстый удивленно поджимает губы.
– Как же достать-то ее оттуда?
– В смысле? Как аномалию разрядить?
– Вроде того.
Вот тоже мне еще, второй стопарик от чекушки! Откуда они берутся на мою голову – Тощий, Тощий номер два.
Пожимаю плечами:
– Не знаю, как. Да и не за этим мы здесь.
Толстый делает медленные жевательные движения, словно нижняя челюсть приучена к технике, стимулирующей мыслительный процесс. Прикидывает Толстый, наверное, чем бы вытащить вещицу издалека. Рейку метров на двадцать из ближайшего дерева скоренько выстругать. Или как-нибудь магнитиком. Кстати, где тут ближайший удобный магнитик? И точно ли «железное мыло» к нему притянется? Оно ведь только по названию «железное». Сейчас он начнет приставать, нельзя ли чуток задержаться, сейчас он…
– Понятно, – произносит Толстый и отворачивается от хабаринки.
Знал бы ты, друг, как же ты меня сейчас порадовал!
Мы идем по тротуару проспекта Вернадского. До «Университета» отсюда без малого два кэмэ.
За спиной у нас никто уже не стреляет. То ли доблестные мародеры удрали от «стены огня», то ли не удрали… При втором исходе у них сейчас вряд ли есть возможность опустошить рожок-другой.
Говорят, когда-то, в первые два-три месяца после московского харма, здесь по улицам раскатывали на автомобилях. И, наверное, это правда. Пока Зона молодая, аномалии в ней еще не плодятся, как грибы после дождя. С годами она матереет и зарастает ими вдоль и поперек. Рисковые парни, небось, отрывались тут по полной. Гоняли по пустынным улицам, чувствовали себя шумахерами на гоночной трассе.
Ну да.
Тогда еще можно было. А потом Зона повзрослела и принялась воспитывать «гонщиков».
Вон там рискованный парень въехал на роскошной «ауди» в свеженький «рой». Перед смертью он, наверное, удивился: еще утром тут ничего такого не было! А вон там гробанулась веселая компания на черном бандосском джипе «чероки». Отсюда не видно, что их перевернуло, что им распотрошило капот, будто в нем рванула граната, но четыре трупа видно отлично.
А вот здесь, здесь, здесь и еще двадцать раз здесь – машины всех сортов и разновидностей со снятыми покрышками, слитым бензином и освобожденные от всего, что можно продать. Это поработали «мародеры первой волны». Те милые безобидные люди, которые очищают Зону от всех сколько-нибудь ценных вещей, брошенных при эвакуации. Они еще не пытаются подстрелить ближнего и раздеть. Они уверены в том, что аномалии придуманы ментами, чтобы не пускать нормальных мужиков к честной добыче, а потому гибнут на них сотнями – даже не понимая, от чего гибнут. Они если и находят артефакт, то не берут его, ибо не знают, как с ним поступить – кому продать, к какому делу в хозяйстве пристроить.
Мы топаем по проспекту, и я пытаюсь ободрить себя мыслью о самых первых сталкерах. Они-то по Зоне ходили безо всяких детекторов, и ничего, многие возвращались домой. Да. Многие. В смысле, некоторые…
Нам приходится идти до жути медленно.
Я верчу головой как сова, на двести семьдесят градусов. Прислушиваюсь, принюхиваюсь, приглядываюсь к любым пятнам на асфальте, к жухлым листьям на деревьях, к тому, как бежит по асфальту старая газета, гонимая ветром… при полном безветрии… слава богу, вдалеке от нас бежит… левую щеку мне греет солнышко…