Тихушник

Бабин Александр

Подполковник записал что-то в ежедневник, бросил взгляд на меня и снова стал изучать документы.

А может, он по национальности белорус? Фамилии у них ведь могут напоминать некоторые еврейские? Будет спрашивать о секретах, как военком — не знаю, можно ли ему говорить об этом, и имеет ли он допуск к секретным документам… Хотя какая разница, кто по национальности, — был бы адекватным, да и не 37 год сейчас. Посмотрю по ситуации. Видимо, имеет допуск — ведь они работают с военными заводами, контролируют всю их продукцию — в том числе аппаратуру, которая у нас была в аппаратной, — да и шпионов ловят. Значит, часть информации мне можно раскрыть, хотя лучше бы помолчать: обманет как пить дать, это его работа.

Интересно, как они

людей подбирают в КГБ — по фамилии, что ли? У нас в армии — майор Кассий, здесь — Бабич. Нет чтобы Иванов или там Степанов. Наверно, с такими фамилиями сотрудники тоже нужны — легче входить в доверии к людям с одинаковым вероисповеданием и найти контакт (а им, как-никак, приходится сталкиваться с такими повседневно). Вот у нас в армии к секретной аппаратуре не допускали людей других национальностей, кроме русской, украинской и белорусской. Хотя в части были солдаты других национальностей (к примеру, мордвины), это были в основном радисты, автомобилисты. Да и то они между собой выясняли отношения — кто из них круче в их республике, ведь в Мордовии тоже делятся на два этноса — мокша и эрзя. Мне, как замком-взвода, постоянно приходилось им напоминать — в армии все равны, как и в нашей стране, не ссорьтесь. Хорошие ребята — мордвины, столько друзей у меня было среди них — не сосчитать. Интересно было бы узнать, как они сейчас устроились на гражданке?..

— Александр Фёдорович, мы вас попросили к нам зайти, чтобы пригласить вас работать у нас в КГБ, — сказал мне с ходу подполковник, даже не побеседовав со мной.

— Для меня это неожиданное предложение… Не знаю даже, что вам сказать, — ответил я, но мой «аналитический» мозг замер в ожидании и не давал никакого импульса. Видимо, не такой уж он аналитический, если я не смог предвидеть, что меня вызвали в КГБ только затем, чтобы предложить работать у них.

— Мы изучили вашу биографию и личное дело, а ещё пришёл положительный ответ из воинской части. Вы нам подходите по всем параметрам, — так что ответ за вами.

— А что за работа у вас, и какую должность вы мне предлагаете? И… у меня нет пока высшего образования…

— Сначала немного поучитесь. Аппаратура примерно такая же, как была в армии; главное — у вас есть допуск к секретным документам. И должность идентична записанной в вашем военном билете — прапорщик. Мы поможем поступить в институт. В дальнейшем присвоим звание офицера.

— Мне нужно подумать. Я не готов дать сразу ответ, у меня планы на дальнейшую жизнь были совсем другие — не связанные с ношением военной формы…

— Хороший ответ. Недели вам хватит подумать?

— Конечно… А всё-таки я хотел бы посоветоваться с отцом: он раньше служил в вашем заведении, но давно — в начале пятидесятых годов.

— Тем более. У вас все пути ведут к нам, так что продолжите семейные традиции. Ещё один вопрос — родственников у вас за границей нет? Может, в Израиле кто-нибудь проживает — сейчас много уезжают в эту страну, а у нас с этим строго?

— У меня нет родственников за границей — все живут в России.

Почему он спросил об этом, да ещё назвал именно Израиль? Интуиция снова не подвела меня по части суждений о значении фамилии и национальности Бабича. Нет, тут дело не в интуиции — логика сработала, отец раньше мне говорил об отборе сотрудников для работы в КГБ. Да и КГБист, видимо, перестраховывается — примет меня на работу, а я возьму и укачу с секретными документами к родственникам за рубеж, и ищи меня потом, как ветра в поле. Большая ответственность лежит у КГБиста — рисковать не хочет, ведь в душу каждого человека не заглянешь, тем более меня он видит впервые. Я русский человек, дальше нашего города меня никто не ждёт с распростёртыми руками, так что бояться за меня ему нечего. Мне казалось, что времена Сталина уже в прошлом, — оказывается, ещё не настолько, если в КГБ интересует национальность. Телевидение и радио, что говорят нам о равноправии в стране — это одно, а вот практика

показывает совсем другое. Ничего не скажешь — живём в Советском Союзе.

— Разрешите идти? — спросил я, немного успокоившись, что вызов в КГБ был не таким, как представлялся, что интуиция меня сегодня подвела, — и вышел из кабинета.

Приятное ощущение я почувствовал, когда снова стал спускаться вниз по лестнице, — представилось, что я уже принят в штат сотрудников и работаю в этом заведении. Вышел на улицу и взглянул на солнце, ещё раз увидев его — на голубом небе, а не через решётку в окне стоящего за спиной здания. Да, сегодня мне повезло, — побывал в КГБ по поводу трудоустройства, а не в том качестве, в каком там бывали обычно.

— Я встал в военкомате на воинский учёт, но военком меня направил в КГБ, где предложили работать в отделе кадров. Что думаешь? — сразу с порога сказал я отцу, не зная, обрадуется ли он моим словам или огорчится.

Отец внимательно посмотрел на меня — наверно, подумал, что я выпил и несу не своё не наше, — достал из кармана портсигар, вынул сигарету, сел на стул и закурил, не ответив мне.

— Что ты на это скажешь? — спросил я снова, желая скорей услышать ответ.

— А что ты сам думаешь об их предложении? — вопросом на вопрос ответил он.

— Сам хочу услышать твой ответ.

— Во-первых — это серьёзное заведение, ты же знаешь, мне немного пришлось в нём послужить. Мне, как сейчас вот тебе, предлагали остаться и продолжить в нём службу.

— Так чего не остался?

— Знаешь… издеваться над людьми, хоть и немецкими военнопленными, мне как-то было не комфортно. Не моё это, понимаешь? Да и пленные с нами обходились не лучше. Сколько было случаев — пойдёт наш солдат в увольнительную, а найдём мы его — висит на дереве, живот распорот, ещё и набит яблоками, — зрелище не из приятных… Приходилось задерживать подряд всех граждан без разбора, на тот момент — якобы не мирных жителей Германии, и их пытать. Потом освобождать, не извиняясь… А были такие у нас сотрудники, что могли и забить насмерть. Сможешь ли ты этим заниматься — не знаю.

— Так сейчас не 53-й год и не 37-й — всё поменялось. Не думаю, что придётся кого-то допрашивать и пытать… У меня работа будет связана с документами и аппаратурой.

— Я своё мнение высказал. Ты спросил меня — я ответил. Ты уже взрослый. Решай сам.

— Какой я взрослый? У меня жизненного опыта нет, а если и есть — то небольшой. А выбрать профессию на дальнейшую жизнь трудно — боюсь ошибиться. Хотя мне ещё в армии работа с секретными документами не сильно нравилась — чего доброго, попадёшь за решётку. Сослуживец рядом — и тот мог в любой момент подставить. Возьмёт без разрешения секретный документ, уничтожит или по ошибке сожжёт, — поди заметь да ещё потом докажи, что не нарочно документ без надлежащего присмотра оставил. Моменты такие были, и не один раз, мы же всё-таки люди — можем ошибаться.

— Видишь, сам уже сомневаешься — хочешь ли иметь такую профессию, — ответил отец.

— Ничего, у меня ещё есть время подумать. Всё-таки я хотел бы вернуться на завод — там коллектив хороший, люди простые — работяги. Весной поступлю в институт, тем более есть льгота — служба в армии, — да и профессия инженера мне по душе.

— Ну что, подумал, Александр Фёдорович, над моим предложением? — сказал подполковник Бабич.

— Так точно, подумал. Я вам сразу не сказал — у меня родители живут в деревне, мама болеет, да и отец неважно себя чувствует — требуется постоянная помощь. Хозяйство большое, сами понимаете, — покос, заготовка дров, огород — нужна физическая сила. Я никак не планировал очное обучение в институте, да ещё в другом городе. Так вот, я решил — пусть у меня не сложится карьера, но здоровье родителей дороже. Работая у вас, я не смогу полностью выкладываться, как нужно военному человеку. Тем более ночные дежурства, учения ещё никто не отменял…