Тимур. Тамерлан
Шрифт:
— Да. Правитель Бухары всегда был верным вассалом чагатайского престола. А Хива и Хорезм откупятся. Как всегда. Не пройдёт и двух недель, как войско Токлуг Тимура появится на Кашкадарье. Сначала у стен Карши, потом в нашем городе.
— Что ждёт нас тогда?
Тимур счёл этот вопрос риторическим и отвечать на него не стал.
— Твой ученик Маулана Задэ прибыл сюда, чтобы организовать сопротивление. Следы его работы я видел, направляясь к твоему дому...
— Почему ты остановился? Договаривай.
— Один раз сегодня я уже сказал, что сопротивляться так, как предлагает этот учёный муж из Самарканда, бесполезно.
Шемс
— Ты ходишь вокруг да около. Я чувствую, ты хочешь сказать что-то важное, так говори! И если боишься огорчить своего учителя, не бойся. Я живу на земле шестой десяток, благодарение Аллаху, и многое видел на своём веку. Никакая новая горесть не сломает меня, а всего лишь пополнит копилку горестей.
Тимур погладил свою волнистую бороду, и его и без того узкие глаза сузились ещё больше.
— Я знаю, как спасти Кеш.
— Спасти?
— Спасти. Не пролив ни капли крови.
Тут, в свою очередь, погладил свою длинную седую бороду Шемс ад-Дин Кулар:
— Говори.
— Но боюсь, учитель, способ, который я предложу, не понравится вам.
— Я уже сказал, что готов выслушать всё, что ты мне захочешь сказать.
— Я решил подчиниться Токлуг Тимуру.
— Подчиниться?
— Да, учитель. Я отправлюсь к нему со всем своим войском, а в войске у меня четыре человека, и паду перед ним ниц.
— Падёшь ниц?!
— Я попрошу его о снисхождении и скажу, что готов служить ему, как младший брат, как сын, а если понадобится, то и как раб.
— Хорошо, что тебя не слышит твой отец.
— Не вы ли учили меня, что всякий замысел следует оценивать лишь по тем результатам, которые он приносит?
Шейх довольно резво для своего возраста встал с подушек и прошёлся по каменному полу павильона, бесшумно ступая растоптанными чувяками.
— Ты впадаешь в большее бесчестье, чем Хаджи Барлас, бежавший ради спасения своей ничтожной жизни.
— Возможно, но только в том случае, если я стану рабом чагатайцев навсегда, как правители Бухары и Термеза.
— И ты просишь меня о благословении?
— О благословении на борьбу с Токлуг Тимуром. Иначе я бы не посмел сюда явиться.
Шейх продолжал прохаживаться, волоча по камням и коврам, покрывающим камень, полы своего длинного стёганого халата.
— Твой меч удачлив, твой характер упорен, твой ум изощрён, но отчётливо ли видна в небесах вечности твоя звезда?
— Об этом я пришёл спросить вас, учитель. У меня есть вера в себя, но я не знаю, может быть, это лишь слепота моего духа, самонадеянность молодого барса, бросающегося на матерого буйвола.
Шейх остановился:
— Мне нужно помолиться. Ты будешь ждать меня здесь. Переверни эти часы. Когда песок в верхней чашке иссякнет, я дам тебе ответ.
Глава 3
ПРАВИТЕЛЬ КЕША
И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их
оттуда, откуда они изгнали вас; ведь соблазн —
хуже, чем убиение! И не сражайтесь с ними
у запретной мечети, пока они не станут сражаться
там с вами. Если же они станут сражаться с вами,
то убивайте их: таково воздаяние неверных.
Сын не всегда бывает похож на отца.
В огромном шёлковом шатре посреди громадного военного становища, покрытого клубами пыли, наполненного ржанием лошадей, рёвом верблюдов, человеческой суетой, сидели на драгоценных иранских коврах два человека. Один был обширен, черноволос и благодушен, он с удовольствием поедал горячую жирную баранину, наваленную горой на серебряное блюдо грузинской работы. С не меньшим удовольствием прикладывался он к чаше, наполненной голубоватым пенистым кумысом. Уверенность в себе и довольство жизнью выражалось во всём его облике. Глаза были сладко зажмурены, а голый подбородок лоснился, как живот багдадской танцовщицы. Второй человек, расположившийся у горы раскалённой ароматной баранины, был худ и телом и ликом, и если бы не узкий разрез глаз, можно было бы усомниться, степняк ли он. Узкая пегая стариковская бородка его неприятно подрагивала, когда он начинал жевать кусочек мяса, добытый тонкими длинными пальцами из мясной горы. Зато одет был этот второй наироскошнейше. Он напоминал золотой хорезмский кумган [17] , покрытый изощрённой чеканкой. Один его халат стоит больше, чем весь Кеш. Сапоги из драгоценного индийского сафьяна своим зелено-серебряным блеском возбудили бы зависть у любого из правителей Востока. К слову, плотоядный гигант одет был чрезвычайно просто, если не сказать неопрятно, рукава и грудь его халата лоснились так же, как подбородок хозяина.
17
Кумган — разновидность металлического кувшина с ручкой, носиком и крышкой для омовений.
Так вот, несмотря на свой сияющий туалет, худосочный участник трапезы был мрачен.
Первого звали Токлуг Тимур, вторым был его старший сын и наследник Ильяс-Ходжа.
Сколь ни был увлечён едой чагатайский хан, он не мог не обратить внимание на состояние сына. И вот, одолев первую половину барана, то есть утолив первый голод, вытерев руки о привычные ко всему полы своего трапезного одеяния, он спросил у по-козлиному жующего царевича:
— Что тебя гнетёт-беспокоит, сынок? Прекрасный день, прекрасная охота, прекрасная добыча!
— Зачем ты спрашиваешь, отец, о том, что тебе известно не хуже, чем мне?
Хан поднял чашу над своим плечом, и тут же из-за спины подбежал на бесшумных цыпочках одноглазый прислужник с бурдюком кумыса. Тонкая струйка, пенясь, разбилась о золочёное дно.
— Да, — облизал толстые губы правитель чагатайцев, — ты всё про этого Тимура. Он тебе не нравится?
— Да, не нравится! — Ильяс-Ходжа яростно выплюнул кусок мяса изо рта и вскочил на ноги.
Токлуг Тимур поудобнее разлёгся на подушках, зевая и щурясь. Даже неприятная беседа не могла ему испортить приятную обязанность по перевариванию съеденного.
— Не могу я тебя понять, Ильяс-Ходжа. Ты вспомни, какой он охотник. Кто сегодня подстрелил первого джейрана, а? Тимур. Чей кречет, заметь, неродной, дарёный кречет, набил больше всего перепелов, а? Опять я тебе отвечу: его, Тимура. Кто всегда первый в скачке, кто первый в рубке? Только в борьбе на поясах он уступил нашему Арчитару. Но этот может, по-моему, повалить и индийского слона.
Во время этой речи Ильяс-Ходжа стоял спиной к выходу из шатра, шепча змеиными губами бесшумные проклятья и терзая острыми пальцами шёлковую занавесь.