Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Его отец между тем продолжал хвалебные речи в адрес Тимура.
— И ещё, Ильяс-Ходжа, ты видел, с какой охотой ему подчиняются люди, несмотря на его молодость? Только человек, рождённый управлять, обладает такими качествами.
Царевич бросил занавесь и, бросившись к отцу, сел у его ног. Он задыхался от волнения.
— Тут я с тобой согласен, отец. Тимур, сын Тарагая, рождён не подчиняться, но властвовать.
Хан поднял пухлую руку и отрицательно помотал ею в воздухе.
— Не властвовать, но управлять.
Дыша мощно, как кузнечные мехи, Токлуг Тимур вернулся в сидячее положение. Он собирался говорить о важных вещах.
— Властвовать и царствовать можешь ты, мой сын, мой старший сын. После моей смерти так и случится. Тимур может лишь управлять частью твоих владений. Испокон веку земли на Кашкадарье принадлежат Чагатаеву улусу, и так будет впредь.
На лице царевича выразилось сильнейшее изумление.
— Ты хочешь, отец, эти земли доверить этой подлой барласской собаке?!
Хан тяжело, неудовлетворённо вздохнул:
— Я уже объяснил тебе, что сын Тарагая прекрасный воин и охотник, человек сильный и умный, а не собака.
— Но тем хуже для того, кому он будет подчиняться. Своеволие и мятеж неизбежно гнездятся в человеке, который уверен в своих силах, разве не так?!
— Мы не можем проникнуть в его душу. Может быть, Бог, которому он так истово поклоняется, умеет это, но у меня нет способа спросить его об этом.
— Вот видишь!
— Я-то вижу, а вот видишь ли ты, Ильяс-Ходжа?
— Что, отец, что?!
— Из чего состоит искусство управления и своим народом, и народами подчинёнными.
— Ты рассказывал мне...
— Но, кажется, ты не усвоил моих уроков. Придётся мне и на этот раз тебе всё растолковывать, как говорят таджики, придётся нарезать рис.
Царевич отхлебнул кумыса из отцовской чаши и сел удобнее.
— Я не хуже тебя вижу, что из Тимура, Тарагаева сына, вырастает муж незаурядный, и воитель, и управитель. С охотой отдам я под его руку и барласские кочевья, и города на Кашкадарье. Суть вот в чём. Пока мы сильны, не имеет никакого значения, кто управляет тем или иным туменом нашего улуса. Пусть он будет силён, пусть он будет ничтожен, в случае бунта его ждёт один конец, ты понимаешь какой.
— Понимаю, отец.
Хан показал, чтобы ему налили ещё кумыса. Напившись, он продолжил:
— Но когда мы ослабнем — не хочется об этом думать, но думать приходится, — тут и проявятся качества наших подданных. Люди слабые и ничтожные предадут всегда. Трусы и ничтожества всегда переходят на сторону сильных, люди глупые не видят последствий своих шагов. Они не понимают, что тот, кто сейчас потерял силу, завтра может её вновь обрести. Что касается мужей такого склада, как Тимур, я скажу так: они могут предать...
— Вот видишь!
— Но могут и не предать. Благородство — способность действовать наперекор своим интересам. И может так случиться, что когда против нас ополчатся все, кто сейчас пресмыкается, Тимур может оказаться единственной нашей опорой.
Царевич отвернулся от отца, потирая тонким пальцем потную переносицу. Хан, отхлёбывая из чаши, терпеливо ждал, что он скажет.
Шум военного становища окружал шатёр, как приглушённый рокот моря. В нем были и приливы, и отливы, можно было расслышать и отдельные человеческие всплески.
Царевич думал.
Хан ждал. Ему хотелось, чтобы Ильяс-Ходжа согласился с его доводами, ибо помнил ещё одну заповедь правления: худо то царство, где воля царя слишком расходится с мечтами наследника.
Наконец Ильяс-Ходжа заговорил:
— Я ненавижу Тимура, но я ему этого не покажу.
Токлуг Тимур кивнул. Он понимал, что добиться от своего сына большего ему не удастся.
Тимур, как всегда, ехал впереди. Мансур, Байсункар, Хандал и Захир, расположившись шеренгой, скакали следом.
— Что там за пыль впереди? — спросил Мансур, указывая плёткой в сторону горизонта.
— Может быть, караван? — с сомнением в голосе сказал Хандал, всегда и во всём сомневающийся парень. Во всём, кроме своего господина.
— Откуда здесь может быть караван? — усмехнулся Захир, готовый посмеяться над кем угодно и когда угодно. Исключая своего господина, разумеется.
— Это наверняка стадо диких ослов, — уверенно заметил Мансур, второй по силе охотник в нынешних местах, уступающий в этом искусстве только тому, кто ехал сейчас перед ним во главе немногочисленной процессии.
— Это становище чагатаев, — сказал Тимур, господин всех тех, кто говорил до него.
Молчаливая скачка продолжилась.
Клубы пыли на горизонте становились всё заметнее. Караван в действительности не в состоянии был поднять столько пыли. Пыль, поднятая стадом диких ослов, постепенно смещалась бы в сторону. Нукеры убедились, что их господин прав: они приближаются к логову своего врага. К логову, из которого выбрались всего два дня назад.
Почувствовав, что его спутников обуревают сомнения, Тимур остановился и, повернувшись к четвёрке нукеров, сказал:
— Спрашивайте.
— Что спрашивать, господин? — сказал Байсункар, опуская глаза от смущения.
— Вы ведь не понимаете, зачем я снова веду вас к Токлуг Тимуру, после того как увёл вас от него два дня назад.
Немного осмелевший Мансур позволил себе высказать сомнение:
— В самом деле, господин, стоит ли второй раз лезть в пасть ко льву, если однажды удалось хитростью заставить его разжать челюсти и унести целыми ноги?
— Хитростью, говоришь? — усмехнулся Тимур.