Тине
Шрифт:
Тине вышла, коровы глядели ей вслед. Возле амбара она услышала тихое повизгивание Гектора и Аякса. Она отперла дверь, и они, дрожа всем телом, прижались к ней, охваченные непонятной тревогой; так иногда на ночной охоте псы в непонятном страхе жмутся к охотнику.
В аллее ей навстречу попались новые беженцы — кто на подводах, кто пешком.
— Места нет, — сказала Тине, отмахиваясь, — проезжайте, проезжайте. — Без спора, без звука люди повернули вспять, словно Тине гнала их перед собой, как стадо, лишенное собственной воли.
По дороге теперь было ни пройти, ни проехать. Пробираясь
На крыльце школы стояли лекарь и штабной офицер.
— Где сейчас третий полк? — спросила у них Тине.
— Третий? — переспросил офицер. — У моста.
Тине так и застыла — давно ушли лекарь с офицером, отзвонили колокола, проехала карета пастора, Тине не уходила.
«Его полк стоит у моста».
Она услышала за спиной голос матери, хотя не сразу признала его.
— Тине, Тине, — испуганно звала мать. Только тут Тине обернулась.
Дело в том, что отец совсем лишился разума, не желал лежать в постели, а заслышав колокольный звон, вообще порывался встать.
Тине вбежала в дом и силой обеими руками заставила отца лечь; он не давался и выкрикивал:
— Молитесь, молитесь, восстанем и помолимся.
— Хорошо, хорошо. — Она не позволяла ему подняться.
— Пусть неверные вознесут молитвы…
— Да, да. — Тине заставила его лечь. Отец, мать, пастор, облачавшийся по другую сторону постели, все они виделись ей словно сквозь туман, и голосов она не воспринимала. «Его полк стоит у моста».
— Читай, читай! — вскричал безумный, приподнявшись на постели, его остекленевшие глаза налились кровью. — Читай, читай! — И он судорожно вцепился в лежащую рядом Библию.
Колокольный звон пересилил гром орудий. На кухне в голос заплакала мадам Бэллинг.
— Вот здесь! — кричал сумасшедший, распаляясь от звона. — Читай, слышишь, читай же, а мы все помолимся.
Тине преклонила колени. Буквы разрастались перед ее глазами во всю страницу, а она читала, читала, сама не понимая о чем.
— «Господи, помилуй нас, на тебя уповаем; будь нашею мышцею с раннего утра и спасением нашим во время тесное».
— Да, да, — кричал больной, выкатив глаза, — молитесь, мы все помолимся, ибо бог всемогущ.
— «И истлеет все небесное воинство… и все воинство их надет, как спадает лист с виноградной лозы и как увядший лист со смоковницы. Ибо упился меч мой на небесах, — вот для суда нисходит он на Едом и на народ, преданный мною заклятию».
— Бог всемогущ, бог всемогущ!
Тине читала не отрываясь, а больной все кричал. Сама она не воспринимала слов пророка, лишенными смысла звуками отдавались в ее ушах слова Библии.
«Его полк стоит у моста».
Отец начал вторить дочери. Теперь читали оба, он даже громче, чем она, будто в экстазе, выкрикивал он одно за другим грозные пророчества Исайи:
— «Меч господа наполнится кровью, утучнеет от тука, от крови агнцев и козлов, от тука с почек овнов; ибо жертва у господа в Восоре и большое заклание в земле Едома…»
Из церкви донеслось пение. Больной как будто начал вслушиваться — он даже понизил голос.
— «Не будет гаснуть ни днем, ни ночью, вечно будет восходить дым ее; будет от рода в род оставаться опустелого, во веки веков никто не пройдет по ней».
Бэллинг мало-помалу погрузился в сон, беспокойные руки перестали двигаться.
Тине склонилась над книгой. Из церкви доносилось пение солдат:
Нам с нашей силой малой Не выиграть войны. Но есть у нас заступник, И с ним мы спасены. Господь наш всемогущий — Вот кто вобьет врагов, Господь наш вездесущий — И нет иных богов. Победа будет наша.Больной что-то забормотал во сне, но Тине его не слушала; как они громко поют в церкви — те, кому суждено умереть:
Пускай, беснуясь, сатана Грозит нас проглотить. Его угроза не страшна, Ему не победить. И пусть князь тьмы ночами Убийства сети ткет, Ему не сладить с нами. Спаситель наш грядет. И словом единым его сокрушит. Те, кому суждено умереть, умереть и обрести покой.…Тине встала. Отец еще спал, а вернувшийся из церкви пастор разоблачался по ту сторону кровати.
Мадам Бэллинг внесла кофе и крендельки.
— Ах, мадам, — ласково сказал пастор, — стоило ли вам утруждать себя в такой день?
После этого он отдал должное и кофе и печенью, сидя в ногах постели и бросая порой умильные взгляды на спящего.
— Поистине благостно возвещать слово божье перед такими слушателями, — сказал он, кивая в сторону церкви.
— Да, господин пастор, — отвечала Тине, даже не слушая, что он говорит.
Тине вынесла вслед за пастором его облачение в дожидавшийся у крыльца возок, но сдвинуться с места пастор все равно не мог — проезд между школой и трактиром сделался невозможен. Экипажи застревали в непролазной грязи, лошади останавливались, дрожа всем телом и ничего не видя из-за дождя. Люди целыми семьями одолевали непогоду — дети, женщины, мужчины, согнувшись, встречали дождь и ветер, от ударов которого немели лица, — и шли вперед, только вперед…
Они шли мимо пушек и загнанных лошадей, мимо раненых, которые стонали, лежа на подводах без соломенной подстилки, мимо потерявшихся детей, которые рыдали по обочинам, — но они не видели детей, ибо то были не их дети.
Даже их собственные стенания отдавали мертвечиной. И отнюдь не самое дорогое свое достояние тащили они с собой, а то, что неведомо для них сунул им в руки страх. Дети волокли пустячную кухонную утварь, старухи судорожно прижимали к груди, будто бог весть какое сокровище, потрескавшиеся зеркала, на поверхности которых проливной дождь размывал отражение искаженных лиц.