Тиран
Шрифт:
— Пусть работают на веслах, когда Гракх будет переправляться. Бедняги. Никий, приставь рабов к делу. Надо собрать все копья. Мое в стадии отсюда, застряло в ублюдке. Еще кто-нибудь ранен? — Он огляделся. — Положите Гракха на лошадь.
Аякс с отвращением смотрел на него, прижимая к себе руку. Киний поманил его.
— Аякс. Покажи мне твою руку.
Аякс покачал головой. Уголки его рта побелели.
— Антигон, сними Аякса с лошади и осмотри его руку. Аякс, такова война. Она именно в этом, мой мальчик. Люди убивают людей — обычно
Ликел — один из лучших всадников, лошади его любят. Он уехал. Скиф уже был на равнине, своим коротким мечом снимал скальпы с головы убитых им людей. Грязный варварский обычай. Киний бросил на скифа один взгляд и отвернулся.
Сам он оставался верхом и в доспехах. Переезжал от одного к другому, обменивался немногими словами — шуткой или проклятием. Убеждался, что они не ранены. Храбрость, которую боги посылают человеку в битве, может ослепить его, и он не почувствует, что ранен. Киний не раз видел, как воины, отличные воины, после окончания битвы падали замертво в луже собственной крови — а ведь они даже не поняли, что ранены. С лошадями тоже так бывает, как будто их тоже посещает демон войны.
Кен ранен легко, но Киний велел Никию приглядеть за ним, пока тот осматривал рану Аякса.
Осмотрев всех, Киний на боевом коне проехал на вершину ближайшего пригорка и оглядел далекие холмы. На пир Ареса уже слетались стервятники. Их привлекал запах крови и экскрементов, осквернявший чистые запахи травы и солнца. Плечи Киния ссутулились, руки задрожали. Но геты не возвращались, и со временем он успокоился. Лошадей гетов собрали, смазали медом их немногие раны, и колонна двинулась дальше по морю травы.
Лагерь разбили рано: все устали. Отыскали небольшой ручей с десятком деревьев на берегу. Здесь нашлось достаточно сухих веток, чтобы развести костер. Киний с удовольствием отметил, что Кракс работает. Двигался он тяжело, но двигался. Второй парень, гет, все еще не пришел в себя. Раб Аякса сварил похлебку из мяса косули с ячменем из их запасов. Поели с жадностью, потом посидели в тишине.
Никий отмалчивался, только спросил о погребении друга. Киний покачал головой.
— Завтра будем в городе, — сказал он. — Устроим ему там погребальный костер.
Никий медленно кивнул и взял добавку похлебки. Аякс избегал Киния, держался у костра подальше от него. Филокл, который не участвовал в схватке, подошел к Кинию, державшему чашку с похлебкой, и лег рядом. Подбородком он указал на Аякса.
— Он в смятении, — сказал спартанец. — Поговори с ним.
— Нет. Он видел, как я убиваю пленных. И думает…
Киний помолчал в поисках слов. «Я тоже в смятении».
— Что ж, ему пора стать взрослым. Поговори с ним или отправь домой.
Филокл набил рот едой и бросил в чашку кусок черствого хлеба, чтобы размягчить.
— Может, завтра!
— Как скажешь. Но я бы сделал это сегодня. Помнишь свою первую битву?
— Да.
Киний все их помнил.
— Убил кого-нибудь?
— Нет, — ответил Киний и рассмеялся, потому что его первая битва кончилась катастрофой: ни он, никто из афинских гиппеев не окровавил оружие, и все они ненавидели себя за это. Гоплиты презирали гиппеев, потому что те могли ускакать от боя.
Продолжая жевать, Филокл подбородком указал на мальчишку.
— Отрубил руку. Одним ударом. Но бедный ублюдок выжил, и тебе пришлось его добить. Понимаешь? Пусть парень подумает над этим.
Он откусил хлеба и принялся жевать. Похлебка испачкала ему бороду.
— Ты же философ, спартанец, гром и молния! Вот и поговори с ним.
Филокл несколько раз молча кивнул. Снова откусил хлеба, вытер бороду пальцами и, жуя, посмотрел на Киния. Киний выдержал его взгляд; назойливость его раздражала, но в действительности он не сердился.
Филокл дожевал и проглотил.
— Ты на самом деле не так уж крут, верно?
Киний покачал головой.
— Он славный мальчик. Ты хочешь, чтобы я пошел к нему и поведал о том, что знают все у этого костра? Да? Но, узнав это, он уже навсегда перестанет быть славным мальчиком.
Филокл перевернулся на живот и уставился в костер, а может, на содержимое своей чашки.
— Если расскажешь ты. Я бы рассказал в словах, которые он поймет. Честь. Достоинство. Почему бы и нет?
— Неужели в Спарте это действительно считается честью? Достоинством? Убивать пленников, которых чересчур накладно спасать?
— Если убийство этих двоих так терзает твою печень, зачем ты их убил? Я был не очень близко, но мне показалось, что и они хотят быстрого конца. — Филокл допил похлебку из чашки. — Арес и Афродита, Киний! Парнишка переживает не из-за того, что ты убил этих двоих. Он только так уверяет себя. На самом деле он знает, что виноват сам. Это он отрубил руку, он сражался, в сущности он и убил. Сколько схваток ты видел?
— Двадцать. Или пятьдесят. Более чем достаточно. — Киний пожал плечами. — Но я вижу, куда ты ведешь своего осла. Хорошо, философ. Я достаточно зрелый человек, чтобы не думать о тех, кого убил, но я все равно думаю о них — отсюда следует, что парень чувствует это острей и винит меня. Ну и что? Его обвинения меня не трогают.
— Ты так думаешь? Еще утром он тебя обожествлял. — Спартанец повернулся и посмотрел на Киния. — Думаю, вам обоим стало бы легче, если бы вы поговорили. Легче и спокойней. Он еще станет хорошим человеком.
Киний медленно кивнул.
— Почему ты с нами?
Филокл широко улыбнулся.
— Бегу от тех мест, где говорят по-гречески.
— Разгневанные мужья?
Киний улыбнулся и встал. Надо побыстрее покончить с этим.
— Думаю, я задавал слишком много вопросов, — улыбнулся в ответ Филокл.