Тишина
Шрифт:
— Так что же произошло?
— Оказывается, это была уловка, — рассказывает он. — Как только я передал имена, мне дали два варианта: немедленно перейти в программу защиты свидетелей или вернуться в свою камеру. Если бы я вернулся в свою камеру, я был бы мертв в течение нескольких дней, я был наркоманом и некоторые из тех парней, с которыми я был там, были каким—то образом связаны с именами, которые я только что назвал федералам. — Он берет мою другую руку в свою и пристально смотрит на меня. — Они использовали тебя, чтобы добраться
— А место твоей могилы?
— Поскольку уровень угрозы моей жизни был настолько велик, федералы сочли за лучшее инсценировать мою смерть. Я умолял их позволить мне взять тебя с собой в программу, но они отказались. Мои руки были связаны. Хотя какая—то часть меня думала, что так будет лучше для тебя. Я подумал, что это даст тебе успокоение, а не то я просто исчезну без следа. — Ему требуется мгновение, чтобы собраться с мыслями, прежде чем сказать: — И вот ты здесь. Совсем взрослая и такая великолепная.
Я продолжаю проливать душевную боль, когда воспоминания о том дне, когда мне сказали, что он умер, слезы падают с моих глаз и стекают по моему лицу. Я помню, как лежала в постели с Пиком. Он обнимал меня часами, пока я рыдала.
— Они заверили меня, что ты в хорошей семье и что у тебя даже есть приемный брат.
Рука Деклана внезапно сжимается на моей ноге, он думает, что я собираюсь рассказать отцу о своих страданиях. Часть меня хочет этого, потому что это была ложь, я не была в хорошем доме, и негодование от того, что могло бы быть, гноится во мне. Я хочу рассказать ему о пытках, которые я перенесла, чтобы я могла дать ему этим пощечину. Я в ярости из—за того, что меня обманули и лишили той хорошей жизни, которая, как он предполагал, у меня была.
Но я не собираюсь говорить ему, я не могу. Я должна солгать, потому что говорить ему правду было бы бесполезно. С прошлым покончено, и его нельзя изменить, ему было бы только больно это знать, и, в конце концов, я просто хочу его любви.
— Они сказали мне, что ты счастлива и процветаешь.
Я заставляю себя улыбнуться.
— Да, я была счастлива.
— А твои приемные родители... они были добры к тебе?
— Ммм—ммм, — отвечаю я и киваю. — Обо мне хорошо заботились.
Ложь ржавым шипом пронзает мои вены, видеть облегчение в его глазах почти изнурительно.
— Вы все еще близки?
— Нет. Они умерли, — говорю я ему. — И мой брат тоже.
И слезы, которые наворачиваются на мои глаза при одном упоминании Пика, воспринимаются моим отцом как скорбь по всей моей приемной семье. Это не так, они предназначены исключительно для Пика. Чего он не знает и никогда не узнает, так это того, что все трое погибли из—за меня — от моих рук.
— Мне так жаль. У тебя есть другая семья?
— Только Деклан, — говорю я ему.
— Вы двое женаты?
—
— Близко?
— Дом Деклана находится в Шотландии, но мы недавно переехали в Лондон.
— Вау. Звучит потрясающе, — говорит он с угрюмым выражением лица. — Могу я спросить, как вы меня нашли?
— Я видела твое лицо в новостях, — говорю я ему. — Кто—то, кого мы с Декланом знаем, смог получить список пассажиров. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что Ашер Корре — это ты... это я.
— Роза Арчер, — бормочет он. — Как я уже сказал, ты всегда была со мной.
Мой подбородок дрожит, и я вынуждена спросить:
— Это твои биологические дети, не так ли?
— Да.
Я отвожу взгляд от своего отца. Мне слишком больно думать, что они получают все, чего я была лишена.
— Я познакомился с Джиллиан вскоре после того, как поступил на программу. Я был так подавлен, потеряв тебя, и она помогла мне встать на ноги.
— Она знает обо мне?
— Мне пришлось солгать ей. Она знает, что у меня была дочь по имени Элизабет, но я должен был сказать ей, что ты... — Его слова запинаются, и я подхватываю их, уверенная в том, что они есть, и продолжаю за него:
— Ты сказал ей, что я умерла, так?
Он кивает.
— Я бы никогда этого не сделал, но татуировка... это то, что правительство поручило мне сказать людям, если кто-нибудь спросит.
— Ты любишь ее?
— Да.
— И ты дал сыну свое имя — свое настоящее имя.
— Это так.
— И твоя... твоя до… — Я заикаюсь от нарастающей боли. — Твоя дочь... ты лю…
— Она не заменила тебя, — настаивает он.
— Но ты любишь ее?
— Да. Но не смей даже на секунду думать, что это та же самая любовь, которую я испытываю к тебе. Это не так. Я никогда никого не полюблю так, как люблю тебя.
— Ты называешь ее принцессой, — заявляю я. — Я слышала, ты назвал ее принцессой.
— Ты слышала меня?
— Прошлой ночью я припарковалась через дорогу от твоего дома, — признаюсь я. — Ты опоздал домой.
— Милая..., — начинает он, а затем замолкает, когда я опускаю голову и начинаю плакать.
Он кладет руку мне на затылок, и я прислоняюсь к нему, в то время как Деклан успокаивающе кладет руки мне на плечи. Губы моего отца прижимаются к моей макушке, как это часто делает Деклан, и я сжимаю папины руки.
Как я могу, наконец, быть с ним и в то же время чувствовать себя такой потерянной? Чувствовать себя лишней?
Мне хочется закричать, как это несправедливо, как поступил бы ребенок, но я держу это в себе.
— Ты не сможешь рассказать им обо мне, не так ли?
— Нет.
Я снова смотрю на него и, пожав плечами, спрашиваю:
— И что теперь?
Он прижимает мои руки к своей груди, подтверждая:
— Ты моя дочь. Ничто и никогда этого не изменит. Ты — биение моего сердца. Это всегда была ты.