Тисса горит
Шрифт:
… Да, прежде чем рассказывать дальше, я должен спросить тебя, как ты думаешь, почему выслали меня поляки в Россию? В Москве я это узнал. Французы запротестовали против инсценировки процесса, в котором одним из главных героев должен был фигурировать я. Они имели основание бояться. Ведь как бы хорошо ни был инсценирован процесс, все же случайно могло выясниться, что благородная Французская республика финансировала одновременно оба дерущихся лагеря — польских и украинских националистов. Такова, Петр, жизнь! Чехи выдали меня полякам, покрывая предавших нас украинцев. Поляки выдали меня Советам, щадя
Итак — Москва. Там я узнал, что такое партия. Честное слово! Я не хочу вдаваться в длинные объяснения. Дело очень простое. Партия постановит: это нужно провести — и проведет. Это нужно уничтожить — и уничтожит. Ах, Петр, если бы у нас тогда была партия! Честное слово, мы не погибли бы! И если у нас будет партия, такая партия, как у русских, — ругай меня как хочешь, если хоть какой-нибудь бог в состоянии будет преградить дорогу второй победоносной Советской Венгрии!
Секереш провожал Петра. Петр провожал Секереша. Прогулка часа на два. Потом опять Секереш провожал Петра. Петр — Секереша. Так их застал рассвет.
Из газеты, купленной у первого разносчика, они узнали, что Карл Габсбургский оставил Венгрию.
— Слишком уж быстро удрал, — сказал Секереш. — Не хочу быть пророком, но думается, так или этак, будем мы еще иметь счастье встретиться с этим карликом.
В ловушке
Нет лучшего момента, когда поезд отходит, и граница с таможенными чиновниками, пограничной охраной и сыщиками остается позади. Петру удалось миновать границу без осложнений. С фальшивым паспортом в кармане он уютно расположился на кожаном диване купэ второго класса и еще раз перебрал в памяти все пережитое в Вене и вновь обдумал предстоящие ему задачи.
«Новая глава в жизни партии, — раздумывал Петр. — Партия борется за то, чтобы стать действительно партией; звучит странно, но тем не менее это так. Одно ясно: первым условием исправления ошибок является их осознание и признание. Но беда в том, что каждый склонен признать лишь ошибки, совершенные другими. Все мы люди… гм… люди… Ну и дурак же я. Не в этом беда. Беда, и беда серьезная, в том, что в партии образуются группы, фракции. Как бы ни старались уверить меня, что это так надо, — быть может, я и не прав, — но все больше и больше убеждаюсь я в том, что все это очень скверно».
Петру взгрустнулось. Но только на одно мгновение.
— Что плохо, то надо изжить. И мы изживем, — твердо сказал он сам себе. — И… Нет, не боюсь я за судьбу венгерской партии.
Кроме Петра в купэ находился еще один человек. Это был рыжий, с большой лысиной господин. Широкий в плечах, с огромными руками. Выражение его лица, беспомощное и трусливое, не гармонировало с его мощным телом. Во рту он держал сигару и грыз ее, как ребенок конфетку. В разговоре выяснилось, что он лесничий,
— Представьте, сударь, в Венгрии у меня нет ни одного знакомого. Последние двенадцать лет я почти безвылазно просидел в лесу. Даже на фронте не побывал из-за этого леса! А теперь — как это вам нравится? — выгнали меня, и вот извольте-ка подыскивать новую работу! Кабы я знал людей так, как знаю деревья…
Петр не был в восторге от этого знакомства. Он предпочел бы остаться один — со своими мыслями. Но если у этого несчастного чешется язык… Петр вынужден был задать несколько общих вопросов по лесоводству. А высланный из Чехо-Словакии лесничий без умолку болтал.
— Леса… ах, сударь! Лесам можно довериться. Каждое дерево — это характер. Кто знает лес, тот точно может высчитать: если сегодня дерево такой-то величины и толщины, через год оно будет такой-то и такой-то. Его листья, его плоды вытекают из его природы. Они всегда таковы, какими их ждешь. Дерево никогда не обманывает. Повторяю: дерево — это характер. Я не могу представить липу, которая, решив, что липам не везет, прикинулась бы дубом. Не то — люди. Сегодня он — мадьяр, завтра — словак. Сегодня — красный, завтра — белый, послезавтра — полосатый. Подумать только, что я вынужден буду жить среди людей!
Незнакомец интересовался жилищными условиями в Пеште, ценами на комнаты в гостиницах, личными делами Петра. Словом, в темах недостатка не было. Кстати, и путешествие длилось не особенно долго.
Сойдя с поезда, они вместе пошли к выходу. У самых дверей вокзала им повстречались два господина в котелках с толстыми тростями. Рыжий лесничий дружески приветствовал их и кивнул головой на Петра.
Рука одного из незнакомцев легла на плечо Петра.
— Именем закона…
В ближайшем полицейском участке Петра заковали в кандалы и так накинули на него пальто, чтобы не были видны цепи. Уселись в автомобиль. И никто из публики ничего не заметил.
— В главное полицейское управление!
— Господин Ковач совершенно не виноват, что вы, господа, вчера напрасно его ждали, — сказал «лесничий», обращаясь к сидящим слева от Петра сыщикам. — Он был готов к отъезду, но Старик… — вам известно ведь, что это прозвище товарища Ландлера?.. — Старик задержал его на один день. На это у него были, конечно, свои соображения, — не так ли, господин Ковач?
Петр не ответил. Бледный от бешенства, смотрел он в лицо своего спутника. У того выражение беспомощности исчезло бесследно. Он ехидно улыбался.
— Присаживайтесь, господин Ковач! Вот сюда, против меня. Так. Отлично.
Полицейский офицер жестом руки отпустил сыщиков и, опираясь локтем на письменный стол, долго рассматривал Петра.
— По фотографиям и по описанию я представлял вас старше. Я ожидал встретить пожилого человека. Опыт показывает, что переживания, особенно тяжелые переживания, быстро старят. Впрочем, исключения подтверждают правило. У вас, очевидно, организм очень сильный.
У офицера было узкое лицо и ласковые карие глаза. Только слишком широкий подбородок нарушал мягкий облик. Голос его был приятного тембра. Это был молодой человек, вряд ли ему было свыше тридцати лет.