Тисса горит
Шрифт:
— Куда? — спросил Петр часового.
Часовой, худощавый пожилой человек, втянув птичью голову в плечи, сделал вид, что не слыхал вопроса.
— Куда? — повторил Петр.
Но ответа не последовало. На плоском лбу часового блестели капли пота.
Автомобиль мчался.
— Куда же, чорт возьми?
Слышны были звонки трамваев, гудки автомобилей — тысячеголосый шум города. И все это не давало ответа на вопрос, который в данную минуту больше всего интересовал Петра.
— Чорт
Протяжный гудок.
«Обеденный перерыв на каком-то заводе», — определил Петр.
Новый гудок. Третий, четвертый, десятый…
Один тонкий, пронзительный, другой сердитый, рычащий.
Сначала гудки резко отличались один от другого. Вскоре они слились в один оглушительный, но понятный гул, который подавлял и поглощал такой оглушительный и ничего не говорящий шум города.
Язык заводов Петру был понятен. Он побледнел, покраснел. Он уже знал, где они едут, куда едут: через Вацский проспект к Уйпешту. Он был под защитой заводских гудков.
Уйпешт…
Уйпешт. Город, где Петр работал во время пролетарской революции, город, в котором он не был уже больше двух лет, куда все время стремился, даже во сне он часто видел себя там с вооруженными рабочими отрядами, и куда теперь везли его, закованного в кандалах.
— Надо набраться сил, — прошептал Петр, сразу же поняв, что его ожидает. Хотят посмеяться над ним, унизить его, помучить и обломать именно там, где он был видным солдатом пролетарской власти. Буржуазия хочет насытиться своей победой.
— Надо набраться сил.
Автомобиль остановился перед зданием уйпештской полиции. Петра уже ждали. У входа стояло восемь полицейских. Тюремная стража передала его полиции в одной из комнат первого этажа.
— Ведите себя прилично, — распрощался с Петром часовой, сидевший с ним в автомобиле.
Молодой полицейский офицер предложил заполнить анкету. Сфотографировали. Сняли оттиски пальцев. И после предварительного телефонного разговора был дан приказ двум полицейским проводить Петра к начальнику полиции на второй этаж.
«Та самая комната, — пронеслась в мозгу Петра, — в которой заседал революционный трибунал после подавления, контрреволюционного мятежа на заводе Маутнера…»
Начальник полиции сидел за письменным столом. Рядом с ним — справа, слева — сидело человек десять — двенадцать каких-то господ. Взгляд Петра пробежал по их лицам. Он не мог хорошенько рассмотреть каждого в отдельности, они слились для него в один образ. Господа эти — худые ли, толстые ли, темноволосые и светловолосые, изысканно или неряшливо одетые, молодые и старые — все слились в один образ, и это был образ врага, который посылает на виселицу, сажает к тюрьмы.
«Надо быть сильным», —
— Хе-хе-хе! Неужели это тот самый герой? Н-да! Я ожидал лучшего.
— Он немножко изменился с тех пор, как от нас уехал, — сказал другой господин, насмешливо улыбаясь.
— «Все теперь принадлежит нам» — не так ли, товарищ?
— Мы за мировую революцию, если не ошибаюсь? Ха-ха-ха!..
— Только подумать, сколько хороших венгерских патриотов погубили эти мерзавцы! Всякая охота шутить пропадает.
— Будьте покойны! У него тоже скоро пропадет всякая охота не только к шуткам, но и к жизни, — сказал начальник полиции.
В комнате, насквозь пропитанной дымом сигар, на минуту наступила тишина.
Петр подумал, что хорошо было бы сказать несколько кратких, ясных и недвусмысленных слов о своей преданности пролетарской революции, но сразу же отбросил эту мысль.
Распинаться перед этой бандой? Нет! Он сжал губы и промолчал.
— Не хотите ли опять социализировать женщин, а?
Петр поднял голову. Женщина с лорнетом, которую он до этого даже не заметил, смотрела на него с презрением, опустив углы губ. Рыжие волосы, голос, весь ее облик пробудили в нем какое-то туманное воспоминание. Он не мог вспомнить, откуда он ее знает, и, верно, напрасно блуждал бы в своей памяти, если бы женщина сама не указала ему направление.
— Ну, когда же вы опять собираетесь ворваться в мою квартиру?
«Ах, это та шлюха, у которой я жил! — вспомнил Петр. — Теперь я понимаю, почему она так сердита».
Он улыбнулся и вместо ответа повернулся к женщине спиной.
— Неслыханная грубость! — возмутилась женщина.
— Господин начальник, может быть… — заикнулся один из господ.
— Я с вами согласен, господин бюргермейстер. Выведите арестованного! — распорядился начальник полиции.
Петра посадили в подвал. Подвал был неглубок, и маленькое, с железной решеткой, окно под потолком приходилось на одном уровне с мостовой двора.
Взобравшись на нары, Петр мог видеть часть двора.
Уже стемнело, когда наконец принесли обед: тарелку супа и ломоть черного хлеба.
— Пора укладываться спать, — посоветовал полицейский, ожидавший, пока Петр покончит с едой.
Голос часового прозвучал необычайно дружески.
— Хорошо бы папироску выкурить перед сном, — расхрабрился Петр, не сомневаясь, что просит впустую.
— Опасно, — ответил полицейский. — Если поймают, и вам беда, а мне тем паче.
В камере было темно, Петр еле различал лицо часового, но в его ответе он уловил оттенок извинения. Все это мало напоминало уйпештских полицейских.