Титановый бардак
Шрифт:
— А я на восстановление заводов огнеупоров и шахт получил сто двадцать тысяч… для начала.
— Маловато будет, Оля говорила, что тысяч триста потребуется — но попробуем сэкономить с помощью энтузиазма масс.
— Нас эти массы с таким энтузиазмом пошлют сама знаешь куда!
— Недооцениваешь ты массы, товарищ Сухов, а главное — не умеешь этот энтузиазм пробуждать. Я вот бабам сказала, что новую больницу поставлю если кирпич будет — и половина баб уже пилят своих мужиков, чтобы загнать в шахты и на завод. А вторая половина уже их допилила: вчера на новом кирпичном заводе уже печь одну на прогрев запустили, кирпичную печь, не огнеупорную. А если им еще за работу и платить мы теперь будем…
— Кирпичи — это хорошо, это полезно. Но цементную-то печку мы разве что весной запустить сможем.
—
— Не придется, в Ленинграде стекла не хватает даже на то, что они у себя там строят. И даже чтобы разбитые хулиганами окна снова стеклить. Так что будем думать…
Если оценивать трудозатраты любого руководителя через расстояние, которое человек должен пробегать за рабочий день, то самым трудолюбивым стал бы, безо всяких сомнений, Валера: так как он обеспечивал поступление в город новых, хотя и довольно специфических, «трудовых ресурсов», ему пришлось заниматься и их обустройством. А разместить, даже в полупустом городе, полсотни уголовников и два десятка охранников для них делом было далеко не самым простым, так что побегать пришлось изрядно. Пришлось бы даже побегать гораздо больше, но ему сильно помогла Светлана, пояснив, что «сейчас просто нары в ночлежке считаются неплохим вариантом», так что в конечном итоге всю «дармовую рабсилу» получилось разместить в двух секциях торговых рядов. Но даже в них нужно было хотя бы те же нары поставить, так что побегать пришлось изрядно. А еще он получил урок по общению с местными начальниками: после того, как пожаловался Вале на то, что командир красноармейцев ведет себя по отношению к «контингенту» откровенно по-хамски, Валя выстроил отряд, на простом русском «довел до командира», кто в лесу главный и тут же отправил его обратно в Ленинград, назначив новым командиром одного из рядовых — который выглядел постарше и во время словесной экзекуции оставался спокойным. А чуть позже, уже наедине — точнее, за обедом, когда за столом собрались лишь «свои» — просто приказал Валере:
— Ты здесь — абсолютный начальник, и ты точно знаешь, что нужно сделать.
— Вот в последнем я не уверен.
— Неверно. Ты точно знаешь, что хочешь сделать и что для достижения результата сделать нужно. Поэтому ты просто обязан всем, кто не выполняет бегом твои указания, отвесить пряников, причем немедленно отвесить. Я тебе больше скажу: пока мы тут не освоились и не наладили коммуникацию с людьми, пряник просто должен быть непропорциональным, чтобы все боялись в следующий раз даже по мелочи накосячить.
— Да тут и так всем непропорциональные пряники отвесили. Помнишь того, ну, в синей рубахе, так он получил полтора года лагерей за то, что стекло разбил на Невском.
— Ага, в пьяном виде, и при этом матерно ругая Кирова. Помню.
— А были и другие, я их, конечно, даже не рассматривал, но дела-то читал — так там за изнасилование несовершеннолетней полгода присудили. При том, что по закону это минимум на три года тянет или на пять…
— Валер, — в разговор вмешалась Оля, — я тут предварительный анализ дел, которые нам Мессинг прислал, провела. И пришла к выводу, что здесь и сейчас всё так делается. Например в Ленинграде… наверное и в других крупных городах тоже, но я не уверена — в судах правит «революционная целесообразность», а не закон. А если учесть, что суды более чем наполовину укомплектованы «классово близкими»… Кстати, я думаю, что стоит внимательно приглядеться к Мессингу. Он, похоже, думает, что у нас тут что-то вроде Соловков особо строгого режима организуется, и со списком кандидатов прислал еще один список. Как раз тех, кому самый советский суд в мире отвесил от полугода до года, и списочек сопроводил вопросом, а не можем ли мы сделать так, чтобы эти малыши за полгода у нас меру, степень, глубину прочувствовали как за полный срок на Соловках, а лучше чтобы вообще максимально приготовились к земле. Свои у него взгляды на «классово
— Еще бы провести через него идею насчет того, чтобы судьи, дающие уркам сроки меньше минимальных, недоданное сами отсиживали… — довольно злобно и Света вставила свои пять копеек в разговор.
— С Мессингом точно дружить надо, — хмыкнул Петя. — Он мне человечка сдал забавного. Мужичонка до революции вроде как писарем в полиции служил, в смысле делопроизводителем, но при этом как-то огреб Анну-три и Владимира, причем уже второй степени. Правда, на контакт мужичонка идет плохо, но и не таких разрабатывали… Так что, женушка дорогая, по части работы с судьями определенные варианты уже забрезжили, и не будем дергать ОГПУ там, где сами вопрос решить можем.
— А мы можем? Нас же всего-то…
— Нас десять человек, каждый из которых по нынешним временам может успешно руководить даже не заводом, а целой отраслью. Или даже двумя, — Оля при этих словах внимательно посмотрела на Иру. — Или тремя. И заниматься этим нам придется, просто потому что больше-то некому…
Кадры решают…
В конце сентября, когда был собран урожай в Задних Выселках (довольно скромный, по мнению попаданцев, но великолепный по мнению Митрофана Даниловича) попаданцы все уже перебрались в Боровичи. Туда же переехал и Митрофан Данилович, передав деревушку трем молодым семьям из соседних сёл. Молодежь это приняла с энтузиазмом, получив по почти новенькой избе на семью и, в довесок, довольно приличную пасеку. Еще им пообещали «в следующем году кое-что подкинуть», так что сам Митрофан Данилович был уверен в том, что дома ничего плохого не случится, а сам он с огромным энтузиазмом начал «работать с металлом».
Работать ему было где, все же на трех кирпичных заводах и на механическом набралось семь токарных станков, а еще два… Света вспомнила, что где-то в середине тридцатых годов из Мсты вытащили затопленную еще в шестнадцатом году баржу, на которой перевозили (вроде бы в Рыбинск) два очень тяжелых бельгийских станка. То есть то, что станки были бельгийскими, выяснилось когда их из воды вытащили, и Вася, осмотрев ржавые железяки, сказал, что «постарается их восстановить». Стараться явно стоило: один станок был токарным с шестиметровой базой, а второй — вертикальным фрезерным. По словам Светы «тогда» железо сразу отправили в металлолом, но теперь — когда оно еще не окончательно проржавело — и на этих станках можно было «при нужде кое-что сделать». А делать нужно было очень много «кое-чего»…
День у Володи Сердобина выдался не самый удачный. То есть, если вдуматься, ему определенным образом даже повезло, но можно ли назвать везением работу в ночь на понедельник? Да и повод для этого был далеко не радостным: Викентий Станиславович прошлым утром сказал, что Сережа Гордеев будет мать хоронить, так что если он «свободен в воскресенье», то к зарплате добавится сразу три рубля. Вообще-то работа «помощником истопника» была не самой трудной, а работа исключительно в ночные смены еще в принципе давала определенное время днем, когда можно было и в библиотеку зайти — но если работать по полторы смены (за что отдельное спасибо Викентию Станиславовичу, ведь куда как лучше получать не двадцать четыре, а тридцать шесть рублей в месяц), то почему-то днем в библиотеку не особо и тянет…
Работа в воскресные ночи оплачивалась «по особому тарифу» — потому что кочегары в эти ночи не работали и приходилось истопникам за котлом следить а их помощникам «работать за двоих», и ни Володя, ни Сережа от такого приработка никогда не отказывались: нужно ведь семьи кормить, а другой работы «пораженцам» было не найти. Но оба парня все чаще задумывались о том, что в родной стране им ничего уже хорошего не светит, и останавливало их лишь то, что денег на переезд у них не было.
Когда в начале десятого Володя дошел до дома, он в очередной раз задумался о том, где еще можно заработать на билеты хотя бы до Вены, но додумать эту мысль не успел: после короткого стука в дверь в комнату, не дожидаясь ответа, вошла какая-то молодая женщина и Володя с недовольством подумал, что опять он забыл закрыть щеколду.