Титаны и тираны. Иван IV Грозный. Сталин
Шрифт:
Есть много страшных легенд о его смерти.
В лагере безумный вечным безумием поэта Мандельштам, этот большой ребенок, быстро превратился в живого мертвеца. Тифа он не выдержал. Его солагерник Юрий Моисеенко рассказывал: «Дня четыре тифом болел, лежал без движения, у него, извините, из носа текло, и он уже не вытирал, лежал с открытыми глазами, молчал, левый глаз дергался, он молчал, а глаз подмигивал. Может быть, от мыслей, не мог же он доживать, ни о чем не думая».
Молча, в лагерной грязи и боли, уходил великий поэт XX века.
Булгакова отметила арест Мандельштама в дневнике – без комментариев. В то время она была счастлива:
Браво террору!
Как конец большевизма восприняли террор и многие в эмиграции. Вспоминали предсказание В. Шульгина в книге «1920 год»: «Ленин и Троцкий не могут отказаться от социализма. Они должны нести этот мешок до конца. Тогда придет некто. Он будет истинно красным по волевой силе и истинно белым по задачам, им преследуемым. Он будет большевик по энергии и националист по убеждению».
Г. Федотов в журнале «Современные записки» писал: «Это настоящая контрреволюция, проводимая сверху… Марксистская символика еще не упразднена и мешает видеть факты: Сталин и есть красный царь».
Именно в эти годы террора возвращается из эмиграции писатель Куприн. И Прокофьев решает окончательно вернуться в «Большевизию». Приехав, он сочиняет балет «Ромео и Джульетта», музыкальную сказку «Петя и Волк». Но террор воспитывает. И уже в 1937 году он пишет «Кантату к 20-летию Октября» – на тексты Маркса, Ленина, Сталина… В следующем году Прокофьев знакомится с молоденькой Миррой Мендельсон. Начинается бурный роман, композитор женится. Теперь Хозяин спокоен: Прокофьев вернулся навсегда.
Кроме идейных мотивов одобрения террора, был еще один, страшный и простой: бытовой. Воланд в романе Булгакова, глядя на московскую толпу, говорит с печальной усмешкой: «Обыкновенные люди, только квартирный вопрос их испортил».
Население Москвы ютилось в перенаселенных комнатах. Каждый арест означал «освободившуюся жилплощадь». И люди, счастливо ею овладевшие, уговаривали себя: прежние жильцы пострадали заслуженно.
Актриса Вера Юренева рассказывала мне: когда она въехала в квартиру, на плите стоял еще теплый чайник… Семьи арестованных часто покидали жилище, не успев забрать скарба. Там, куда их отправляли, было все казенное.
Родственники «врагов народа»
Хозяин строил единое общество «довольных». И оттого должен был решить: что делать с семьями «врагов»? В идиллическое время первых процессов проблему решали отречением: жена и дети публично клеймили отца семейства. Но воспитанный на Кавказе, где родовая месть – быт, он боялся воспитать своих будущих убийц. И как всегда, решил проблему по-революционному.
По инициативе Ежова (конечно же, не Хозяина!) было принято секретное постановление Политбюро от 5 июля 1937 года. Теперь жены осужденных «врагов народа» заключались в лагеря сроком до 8 лет. Их дети в возрасте до 15 лет передавались на государственное обеспечение (то есть в ужасающие детские дома). О детях после 15 лет – «вопрос решался индивидуально» (то есть их отправляли в те же лагеря).
Так началось второе после Октября уничтожение аристократии – на этот раз советской. В июне 1937 года жена и дочь Гамарника были сосланы в Астрахань, вместе с ними семьи Тухачевского, Уборевича и других. Там все жены вскоре были арестованы, детей отправили в астраханский детский дом. Совсем маленькие Мирра Уборевич, Вета Гамарник и Света Тухачевская попали туда – после домашней жизни с экономками и няньками.
Секретарь Курского обкома ВЛКСМ П. Стукалов, призывая гнать из комсомола детей «врагов народа», требовал, «чтоб ненависть к ним кипела, чтоб рука не дрогнула»… Так что отношение к этим несчастным в детском доме можно себе представить.
Арестованы были и подросшие дети ленинских сподвижников – те, кого когда-то ласкали Ильич и Коба, – дети Зиновьева, Каменева и других. И сгинули в лагерях.
В беседе с Молотовым Чуев спрашивает:
– Хрущев рассказывал о вас: «Принесли список женщин, осужденных на 10 лет. Молотов зачеркнул и написал около одной: «Высшая мера наказания».
– Такой случай был, – говорит Молотов.
– А что же это за женщина такая?
– Не имеет значения, – отвечает Молотов и поясняет: – Они должны были быть в какой-то мере изолированы, а так они были бы распространителями жалоб всяких, суеты и разложения…
Да, «рука не дрожала»…
Пришла и очередь Хозяина отдать семью.
Мария Сванидзе продолжает свой дневник, но с большими перерывами. Уже посажены все коллеги мужа из руководства Госбанка. Отправились в Ночную жизнь и к стенке их прежние знакомцы-грузины – Буду Мдивани, Орахелашвили, Элиава… А она все славит бдительность «доброго Иосифа»…
«27.08.37… Беспрерывное изъятие людей с именами… Я часто иду по улице, всматриваюсь в лица людей и думаю: «Куда делись? Как замаскировались те миллионы людей, которые по своему социальному положению, воспитанию и психике не могли принять советского строя?»… И вот эти хамелеоны на 20-м году революции обнаружились во всем своем лживом обличии…»
Конец дневника вырван. То ли «добрый Иосиф» после ее ареста поработал, то ли сама, поняв неотвратимость ухода, процензуровала…
Следы конца трагедии я нашел в ее маленьком блокноте, хранящемся вместе с дневником. Там она записала очень кратко свой финал:
«21 ноября. Алеша в Кремле не дождался».
Видимо, «добрый Иосиф» его не принял.
«22 ноября. Алеша в Кремле виделся. Неприятно».
Видимо, Иосиф «неприятно» объяснил Алеше, что слишком много его близких знакомых арестовано.
«7 декабря вечером. Кремль, разговор о работе».
Видимо, бедный Алеша попросил другую работу, ибо все его прежние коллеги и руководители уже арестованы.
«12 декабря. За город с Женей (Аллилуевой)».
Она верила: Женя, которую она «наблюдала», имеет влияние на Иосифа. И конечно, попросила «замолвить словечко»…
«21 декабря. Парикмахерская. Рождение Иосифа».
Но впервые их не зовут.
После этого – чистые страницы.
Аллилуева-Политковская: «В 1937 году мы переехали на другую квартиру в «Доме на набережной» (там было столько прекрасных освободившихся квартир. – Э.Р.) и устроили новоселье. К нам пришел Алеша Сванидзе со своей женой Марией Анисимовной. У нас подъезды были рядом. Отпраздновали новоселье, она накинула пальто на свое бархатное платье… они пошли к себе. Прошло часа два-три, и вдруг прибегает их сын Толик с совершенно белым лицом и говорит: «Евгения Александровна, вы знаете, что маму арестовали? Пришли и взяли маму, взяли папу… Обыск был… квартиру опечатали, никого нет, их всех увезли в тюрьму». Мы были убиты, папа совершенно потрясен».