Титус Гроан
Шрифт:
– Почему тебе всегда нужно знать время? – спросила Кора. – «Завтракать еще не время, Кора?»… «Обедать еще не время, Кора?»… «Еще не время для чая, Кора?» – и так далее, и так далее. Сама же знаешь, все равно никакой разницы, сколько сейчас времени, нет.
– Когда проголодаешься, есть, – сказала Кларисса.
– И тоже нет. Ничто не имеет ровно никакого значения – даже когда проголодаешься.
– И все-таки есть, – не согласилась сестра. – Есть, я знаю.
– Кларисса
Кларисса не ответила, но прикусила тонкую, отвисшую нижнюю губу.
– Обычно мы занимаемся шитьем много дольше, правда, Кора? – сказала она наконец. – Иногда по нескольку часов подряд и всегда при этом разговариваем, много, а сегодня все не так, верно, Кора?
– Не так, – отозвалась Кора.
– А почему?
– Не знаю. Наверное, потому что нам это было ненужно, глупенькая.
Кларисса тоже встала из кресла, разгладила пурпурный атлас своего платья и лукаво взглянула на сестру.
– Я-то знаю, почему мы не разговаривали, – сказала она.
– Ничего ты не знаешь.
– А вот и знаю, – сказала Кларисса. – Я знаю.
Кора фыркнула, подошла, шурша платьем, к высокому стенному зеркалу и поправила булавку в прическе. Затем, решив, что выдержала достаточно долгую паузу:
– А вот и не знаешь, – сказала она и над отражением собственного плеча уставилась в зеркало, разглядывая сестру. Не привыкни она за сорок девять лет к этому явлению, она бы, верно напугалась, увидев в стекле, рядом со своим лицом, другое, пусть меньшее, поскольку сестра находилась от нее на некотором расстоянии, но уставившееся на нее точь-в-точь с таким же выражением.
Она увидела в зеркале, как раскрывается рот сестры.
– Я знаю, – донесся сзади голос, – потому что мне известно, о чем ты думаешь. Все очень просто.
– Это ты думаешь, что знаешь, – ответила Кора, – а я знаю, что ничего ты не знаешь, потому что я знаю, что ты целый день думала, будто я думаю об этом, вот почему.
Логичность ее ответа, похоже, не произвела на Клариссу очень уж сильного впечатления – та хоть и помолчала с минуту, но после снова взялась за свое:
– Сказать тебе, о чем ты думала? – спросила она.
– По-моему, ты можешь сказать, если хочешь. Я не против. Ну, так о чем же? Мне даже интересно. Продолжай.
– А мне теперь что-то не хочется, – сказала Кларисса. – Пожалуй, я оставлю это при себе, хоть оно и очевидно, – Кларисса особенно налегла на слово «очевидно». – Так что, чай пить еще не время? Я позвоню в колокольчик, Кора? Как жаль, что сегодня слишком ветрено для дерева.
– Ты думала об этом мальчике, о Стирпайке, – сказала Кора, бочком придвигаясь к сестре и вглядываясь в ее лицо сблизи. Она чувствовала, что, внезапно вернувшись к прерванному разговору, сумеет побить бедную Клариссу ее же оружием.
– Как и ты, – сказала Кларисса, – я давным-давно поняла. Ведь так?
– Так, – сказала Кора. – Давным-давно. Теперь мы обе знаем.
Недавно разожженный огонь неуважительно мотал их тени по потолку и по стенам, на которых висели образчики вышивок. Комната была просторна, футов тридцать на двадцать. Против выхода в коридор располагалась малая дверца. Она вела в Горницу Корней, построенную в форме полукруга. По сторонам от дверцы располагались два высоких окна с толстыми, ромбовидной огранки стеклами, а в двух других стенах комнаты – по небольшому камину и узкой двери, из которых одна вела в кухню и в комнаты двух служанок, а другая в столовую и темно-желтую спальню сестер.
– Он сказал, что возвысит нас, – сообщила Кора. – Ты ведь слышала, верно?
– Я же не глухая, – ответила Кларисса.
– Сказал, что нас недостаточно чтут и что нам следует помнить, кто мы. Мы леди Кларисса Гроан и леди Кора Гроан, вот мы кто.
– Кора и Кларисса, – поправила ее сестра, – из Горменгаста.
– А никто не благоговеет, когда нас видит. Он сказал, что заставит их всех.
– Заставит что, дорогая? – До Коры начало доходить, что они с сестрой, оказывается, размышляют об одном и том же.
– Благоговеть, – сказала Кларисса. – Им же положено благоговеть. Разве им не положено, Кора?
– Да, но только они все равно не благоговеют.
– Нет. И в этом все дело, – сказала Кларисса, – хоть я и попробовала нынче утром.
– Что ты такое попробовала? – спросила Кора тоном, отчасти покровительственным.
– Помнишь, когда я сказала: «Пойду погуляю»?
– Да. – Кора села и вытащила из плоской груди крохотный, но крепко надушенный платочек. – И что же?
– А я вовсе и не в уборную пошла. – Кларисса тоже вдруг села, прямая, как палка. – Я вовсе взяла чернила – черные чернила.
– Для чего?
– Я тебе пока не скажу, время еще не пришло, – важно ответила Кларисса, и ноздри ее дрогнули, как у мустанга. – Взяла черных чернил и отлила их в баночку. У нас их много. А потом сказала себе то, что ты много раз говорила мне и я тебе тоже – что Гертруда ничем не лучше нас, на самом деле еще и хуже, потому что в ее жилах нет ни капли крови Гроанов, не то, что в наших, у нее самая обыкновенная кровь, от которой никакой пользы. Вот я и взяла чернила, и я знала, что сделаю. Тебе я говорить не стала, потому что ты бы мне запретила, да я и сейчас не знаю, зачем говорю тебе, ты ведь можешь подумать, что я поступила неправильно, но теперь все уже позади, поэтому и не важно, что ты подумаешь, дорогая, ведь правда?