Титус Гроан
Шрифт:
– Ну вот, дорогая моя, ну вот, – произносит под нею тяжкий голос и тело старушки наполняется сладким трепетом, потому что Графиня никогда еще так с ней не говорила. Впрочем, глянув через горный отрог Графинина плеча, она обнаруживает, что ее светлость обращается к чумазому зяблику, и сердце Нянюшки безутешно сжимается.
– Стало быть, это Фуксия отыскала его, так? – спрашивает Графиня, водя по горлышку зяблика пальцем.
Госпожа Шлакк, испугавшись, как пугается она всякий раз что с ней заговаривают, неуверенно вертит в руках красную прядь.
– Кто? А, вы
Графиня монументально поднимается на ноги, локтем сметая несколько вещиц со столика на пол. Вставая, она слышит плач и поворачивает голову к лиловатому свертку.
– Ступай, Шлакк, – ступай и его забери с собой. Фуксия уже одета?
– Да… ох, бедное мое сердце, да… Фуксия совсем готова, да, совсем-совсем, ждет в своей комнате. О да, она…
– Скоро начнется его Завтрак, – говорит Графиня, переводя взгляд с бронзовых часов на сына. – Очень скоро.
Нянюшка, подхватив Титуса с покрывала кровати, останавливается в дверях, прежде чем засеменить по залитому светом зари коридору. Она оглядывается на Графиню едва ли не с торжеством, жалкая улыбка играет в сморщенных уголках ее рта.
– Его Завтрак, – шепчет она. – Ох, слабое мое сердце. Его первый Завтрак.
Стирпайк, наконец, отыскался, Фуксия наткнулась на него, когда юноша, возвращаясь от тетушек, свернул за угол лестницы. Он в щегольском наряде, на высоких плечах ни пылинки, ногти подстрижены, волосы гладко лежат на мертвенно-бледном лбу. Увидев Фуксию, он удивляется, но удивления не показывает, лишь заводит брови с выражением и вопросительным, и почтительным.
– Вы очень рано встали, леди Фуксия.
Секунду-другую Фуксии, грудь которой ходит ходуном от беготни по лестницам, не удается вымолвить ни слова, наконец она говорит:
– Ты нужен доктору Прюну.
«Это еще зачем?» – спрашивает сам себя юноша. Но вслух произносит:
– Где он?
– В комнате отца.
Стирпайк медленно проводит языком по губам.
– Ваш отец заболел?
– Да, о да, он очень болен.
Стирпайк отворачивается от Фуксии, поскольку мышцы его лица сводит от напряжения судорога. На долю секунды он дает им волю, затем, придав лицу прежнее выражение и вновь повернувшись к Фуксии, говорит:
– Сделаю все, что могу.
С редкостным проворством он проскальзывает мимо нее, перепрыгивает сразу четыре ступеньки и сбегает по каменной лестнице, направляясь к спальне Графа.
Он уже несколько времени не виделся с Доктором. После того как юноша оставил его службу, в отношениях их возникла некая холодность, но в это утро, войдя в дверь Графа, Стирпайк понимает, что ни в его, ни в Докторовой голове не найдется сейчас ни места, ни времени для воспоминаний.
Облаченный в лимонно-зеленый халат Прюнскваллор прохаживается взад-вперед вдоль камина крадущейся поступью кошки, пусть даже и вставшей на задние лапы. Ни на миг не отрывает он взгляда от Графа, который, по-прежнему сидя на каминной доске, следит за Доктором огромными глазами.
При звуке шагов Стирпайка круглые глаза на долю секунды смещаются, взглядывая поверх докторова плеча. Прюнскваллор же не отрывает от Графа цепкого, увеличенного очками взгляда. Сейчас на длинном, эксцентричном лице его нет и следа обычной шаловливости.
Вот этой минуты Доктор и ждал. Прыгнув вперед, он протягивает белые длани и, крепко прижав руки Графа к телу, сдергивает его с каминной доски. В тот же миг Стирпайк оказывается рядом с Доктором, вместе они переносят священную особу на кровать и укладывают лицом вниз. Сепулькревий не сопротивляется, лишь испускает короткий, сдавленный крик.
Стирпайку хватает одной руки, чтобы удерживать темную фигуру, поскольку та и не пытается вырваться, а Доктор вонзает в запястье его светлости тонкую иглу, впрыскивая наркотик, обладающий силой столь сверхъестественной, что, когда они переворачивают больного на спину, Стирпайк с испугом видит, что лицо его изменилось, приобретя меловато-зеленый оттенок. Но изменились и глаза, вновь обратись в осмысленные, человеческие, столь хорошо знакомые Замку. Пальцы Графа распрямились, когти исчезли.
– Будь добр, задерни шторы, – говорит Доктор, выпрямляясь у кровати в полный рост и укладывая иглу в серебряную коробочку. Покончив с этим занятием, он принимается задумчиво постукивать одним о другой кончиками длинных белых пальцев. Теперь, когда шторы преградили путь свету встающего солнца, окраска лица его светлости выглядит не столь устрашающей.
– Быстрая работа, Доктор.
Стирпайк покачивается на каблуках.
– Что дальше? – Ожидая ответа Доктора, он с сомнением прищелкивает языком. – Что вы ему вспрыснули?
– Я не в том настроении, чтобы отвечать на вопросы, милый юноша, – откликается Прюнскваллор, показывая Стирпайку все свои зубы сразу, без всякой, впрочем, веселости. – Совершенно не в том настроении.
– А как же Завтрак? – ничуть не смутившись, спрашивает Стирпайк.
– Его светлость будет на Завтраке.
– Да? – удивляется юноша, бросив взгляд на лицо Графа. – С такой-то раскраской?
– Через полчаса кожа приобретет обычный оттенок. Он будет там… А теперь, приведи сюда Флэя и принеси горячей воды, да, и полотенце. Его надо омыть и переодеть. Поторопись.
Прежде чем выйти из комнаты, Стирпайк, монотонно посвистывая сквозь зубы, склоняется над лордом Сепулькревием. Глаза Графа закрыты, в лице воцарился покой, какого оно не знало многие годы.
КРОВЬ НА ЩЕКЕ
Поиски Флэя занимают изрядное время, но в конце концов Стирпайк сталкивается с ним в устланной голубым ковром Котовой Комнате, через которую оба они ровно год назад, при совершенно иных обстоятельствах, прошли, миновав залитых солнцем котов. Флэй только что выбрался из Каменных Проулков. Он весь в грязи, длинный, нечистый моток паутины свисает с его плеча. При виде Стирпайка губы Флэя по-волчьи оттягиваются назад.